Наталия Георгиевна Медведева - Любовь с алкоголем

пьяного человека, потащила Володьку к своей машине: «Я тебя подвезу! Что ты, не волнуйся! Пошли!» Ну, они дошли кое-как до ее машины и сели. На газон у какого-то дома. Покурить. Володька все плевался и качал головой: «Надо же, помер Брежнев… Уже казалось, что он навечно, что так всегда он и будет, и поэтому даже уже и не думалось, а что будет после него. Так всегда и будет, думалось… А теперь кто будет, что будет?» Потом они все-таки уселись в машину, и Славица с горем пополам попала ключом в зажигание, конечно же, перекрутив ключ, скрежет и всякие кошмарные звуки раздались. И тут же к ним приплюсовался коротенький, но вполне ясный вой полицейской сирены.

У нее хватило ума не агрессивничать, а тихо и нежно объяснить склонившемуся над опущенным окном полицейскому, что вот, мол, у приятеля машина сломалась… Ее не стали просить считать до ста и обратно, а просто-напросто сказали оставить машину и добираться до дома пешком. Они вышли с Володькой из машины, Славица заперла ее, и медленно они пошли обратно на Сансет…

— Да что ты боишься?! На кой мы им нужны? Они уже давно уехали! — кричала она Володьке.

Они стояли как раз у стоянки «Фордов», и флажки шелестели над ними, переливаясь, как новогодняя декорация. Снова они пошли к машине, и снова она включала зажигание… и снова раздалась сирена полицейской машины. Но на этот раз не одной. Улицу будто перекрыли. Со всех сторон светили полицейские жирофары. Может, славян приняли за террористов, во всяком случае не меньше трех машин различил Володька. Во всех них работали рации и получалось, как в фильме. Славица, видимо, себя тоже вообразила актрисой в роли частного детектива Майка Хаммера — стала сопротивляться, возникать не по делу… Ну, ей и надели наручники, гуманно не забыв сказать о ее правах. А Володьку оставили на тротуаре. Он успел, правда, спросить, в какое ее отделение повезут. Ну, чтобы утречком подъехать за сестрой-славянкой, выкупить.

Вот тогда, на заднем сидении машины полиции, она и почувствовала — впервые за всю свою американскую жизнь! — как эти браслетики впиваются в кисти рук. Руки были сзади, и от этого борта пиджака раскрывались, а под пиджаком у нее ничего не было, поэтому так легко было Мишке груди свои показывать. Но полицейским она вовсе не хотела показывать свои груди, полицию ей не хотелось эпатировать. Уже не хотелось.

Ее заставили четыре раза дуть в трубочку этого проклятого изобретения, этого аппарата под названием «Пьянству бой!» Его, конечно, надуть было невозможно. Да, этот каламбур надуть — обмануть здесь неуместен. Потому что, как она ни старалась задерживать дыхание, он реагировал на малейшее. В общем, показались циферки в окошечке, поменялись несколько раз, но остановились все-таки на достаточной для ареста единице. 0,45 промилле, что ли. То есть ей все-таки удалось обмануть аппаратик, потому что в ней было куда больше алкоголя.

Она еле уговорила разрешить оставить ей брошь на пиджаке. Все же вещи забирают, составляют список, не дай бог что-то с собой в камеру пронесешь, а тем более острое, колкое… А эта брошь, она как раз была заколота на груди и держала борта пиджака вместе, чтобы груди не высовывались. Впрочем, они уже и не высунулись бы, она уже была без наручников и обеими руками уже держалась за борта пиджака — не дай бог этим полицейским в голову придет, что она их пытается соблазнить, то есть коррумпировать. Вообще, засудят за блядство, проституцию и еще черт знает что. Да, вот она вроде была пьяная, но все это голова ее, мозги проспиртованные, соображали все-таки. Видимо, это была реакция организма на опасность. То есть он, организм, протрезвел слегка, почувствовав угрозу. Боролся за выживаемость, за самосохранение.

Ей всучили какой-то поролоновый матрасик и попону. Ну да, такую накидку, как для лошадей. Собственно, с лошадьми это покрывало ничего общего не имело. Но она как раз на прошлой неделе ходила с тем же Володькой, и еще с ними ходил Петро, югослав, как и она, на фестиваль советских фильмов, и там, среди множества современного дерьма, показали старый потрясный фильм «Веселые ребята». Ну и Любовь Орлова, эта русская Марлен Дитрих, в конце фильма, как раз кутается в такое вот покрывало-попону, снятую с лошади, везущей похоронную карету, что ли. А Петро все говорил, что русские воры, все, мол, украли с Голливуда того времени. Славица не соглашалась — ей казалось, что довоенная эстетика просто была универсальной. Символы, --">