Игорь Генрихович Шестков - Дорогая буква Ю

втором этаже. По вечерам мы забираемся в кресла с ногами и читаем друг другу стихи. Выпиваем. Танцуем. Стекла покрыты снежными узорами. В комнате пахнет хвоей. Моя жена ловит на балконе снежинки губами. Неля любит есть снег.

Нелегкое это испытание — исполнение желаний, пытка счастьем. Нет тупика безнадежнее. Проклятое мгновенье должно остановиться, но оно вместо этого ускользает. С вершины пирамиды возможен только спуск или падение. Сатурн исправно работает челюстями и все летит потихоньку в тартарары.

…

Катались мы однажды на лыжах по водохранилищу. Меня уже все приводило в бешенство — и лыжи, и ветер, и снег, и жена. И главное — моя идиотская роль счастливого супруга.

И тогда произошло чудо. Налетела на нас метель. Закрутилась вихрем. Хоть ножом ее режь. А когда метель улеглась и солнышко заблестело, я увидел себя и жену со стороны. Не «мы», а «они» скользили рядом, жестикулировали и бранились. А тело, в котором я находился, было от них довольно далеко.

Я растерялся. Не знал, что делать. Потом догадался, что моя прежняя линейная жизнь никогда не вернется. И поспешил в Москву.

Двойник

Ужас эмиграции состоит в том, что она, в сущности, невозможна. Можно, конечно, покинуть родину. Даже постараться забыть ее. Но невозможно отделаться от своего двойника, который останется и будет бродить, как душа не похороненного человека, вокруг насиженных в прошлой жизни мест. Наперекор всем законам природы часть твоей личности продолжит существование в отщепившемся от тебя двойнике. При этом расщепится не только твоя судьба, но и вся вселенная. Та, другая ее часть, будет и дальше существовать так, как будто ты не уехал. В ней осуществятся все твои страхи. И через сны перелетят к тебе.

Эмиграция — это клонирование личности и расщепление вселенной, а не побег. Желая попасть в рай, ты посылаешь своего двойника в ад.

Это началось месяцев за семь до моего отъезда. Мой любимый город стал мне чужим — Москва начала выталкивать меня из себя.

Как известно, все смотрит. Смотрят дома, автомобили, улицы. Смотрит Луна, небо, стол. В конце перестройки я вдруг почувствовал, что Москва тяжело, с ненавистью смотрит на меня сквозь свою многоэтажную клетку. Любимые с детства улицы перестали радовать и поддерживать. Дома наклонялись, они были готовы раздавить меня своей тяжестью. Поверьте, я вовсе не проектирую свое настроение на физиономию города. Я-то был весел и полон энергии, легкомыслен и легок.

Перестройка разрушила созданное поколениями совков поле самообмана и грандиозная декорация обрела наконец свое истинное обличье. Величественный фантом третьего Рима, мираж, выстроенный Сталиным и его последователями, рассыпался в прах. На нас глянули свинцовые глаза правды. Ведь это не СССР разрушался, а мы — его дети, его тело.

…

Я уезжал с Белорусского вокзала в сентябре 1990 года. Меня никто не провожал. Все были тогда заняты собственными заботами. Один на вокзале, один в купе. Грустно.

Вдруг я заметил на перроне знакомого мне человека. Он стоял и печально смотрел на меня. Помахал мне рукой. А я — ему. Поезд тронулся.

Так я и уехал с мыслью, что меня кто-то проводил.

И только приехав в Дрезден, успокоившись и отдохнув, я вдруг понял, кто стоял на перроне.

Счастье

Счастье приходило ко мне только в детстве и юности. Причем только в те моменты, когда происходила пусть маленькая, но катастрофа. Счастье приходило как компенсация.

Завалил я однажды экзамен в школе. По математике. Не смог найти решения диофантовых уравнений. Вышел на Ленинский проспект.

Декабрьские московские сумерки. На земле — снежная каша. Синеватые тени мелькают. Машины мигают желтыми и красными огнями. Снег идет. Крупный, мокрый. Все спешат по домам. А у меня на сердце кошки скребут — дома придется рассказывать о моем позоре. И тут, назло логике, погоде, назло всему — меня охватило радостное чувство. Озарение. Счастье.

Я живу! Снег прекрасен. Синие московские тени загадочны. В уличном грохоте слышится чудесная мелодия. Она влечет меня к чему-то захватывающему, неизведанному, самому важному, перед чем вся математика — детский лепет…

Повинуясь этому зову, я перестал ходить в школу. Из дома я пунктуально выходил, но шел не в школу, а, встретившись у универмага «Москва» с моим другом, уезжал с ним в кино, в Иллюзион.

В конце концов и меня и друга из школы выгнали. --">