Генрих Владимирович Шеф - Записки совсем молодого инженера

расступались, а я шел рядом с ней, кое-что падало, и я поднимал и клал снова ей в кучу, и все тоже передо мной расступались. Так мы вышли за дверь, и наконец-то остались одни. Я хотел ей что-то сказать, объяснить. Но она потянулась и поцеловала меня. Тогда я опять вдруг стал делать что-то вовсе необъяснимое. Я наклонился и тоже поцеловал мою Ингу. Довольно неловко, тем более что я видел, что она уклонилась, и сначала подумал, что она все же не хочет со мной целоваться, но потом я заметил, что это лишь видимость, что ей тоже хочется, может быть, я это поздно заметил, и потому мы все-таки целовались неловко, но все равно я понял, что вот — мое счастье, что вот, я, наверное, счастлив, — и то же самое можно сказать, вероятно, сейчас про нее. Мы целовались, пока не послышался шум. Я оглянулся и увидел, что собрание за моею спиной расходилось и наполовину уже разошлось. Я только подумал, как быстро, и подумал, что был бы не против, чтобы они меня обсуждали еще, если бы только это кончалось вот так…

Миша сказал, что комсомольцы решили меня наказать: они попросят администрацию на один день отстранить меня от работы. Я должен буду почувствовать, что такое работа! Они обязуются в этот день работать так, чтобы выполнить план и за меня, а я должен будут весь день сидеть на своем рабочем месте, но не буду иметь права работать… Потом начались перевыборы, то есть «Разное». Надо было переизбрать новый состав редакции в стенгазету отдела. Газета у нас комсомольская: «Электрон». Все это дело провернули за десять минут. Миша зачитал по бумажке новый состав редколлегии, и все сразу — списком — в ту же минуту его утвердили. А потом кто-то крикнул: «Запишите еще Геру». И Дронов сказал: «Раз он умеет писать». И тут все поглядели на дверь, улыбаясь, и все громче и громче шумели: «Геру, Геру в редакцию, запишите Геру, пусть он там пишет…» И все поняли сразу, что само собою собрание кончилось и все темы исчерпаны. И они меня записали. Я тоже был избран! У меня сегодня трудный и счастливый день. Во-первых, со мной ничего не случилось. Во-вторых, я избран в редакторы. А в-третьих… В-третьих? Но моя рука уже совсем устала писать. В-третьих, я просто думаю — и это заботит меня, надо сознаться, больше всего, — что я ничего не успел Инге больше сказать, потому что нам помешали, и хотя мы целовались, это совсем не конец, а только начало.

12 апреля

Марк Львович сегодня утром сказал мне: «Ну, ладно, Гера. Работайте…» А Лида сказала: «Марк Львович, ему ведь нельзя работать». — «А план, — сказал Y, — кто будет мне план выполнять?» Лида улыбнулась. «Господи, — подумал я, — что он за человек?» И еще я подумал: «Все-таки трудно быть начальником. Недаром им платят большие деньги». А потом я сел на свое место, но ни один прибор не включил. У меня был целый день впереди. Моя схема стояла безжизненная. Неоновые лампочки были погашены, и цветной монтаж тускло поблескивал.

Мне снова пришли в голову мысли о смысле жизни, и опять захотелось кого-то об этом спросить. Инга подошла и спросила: «Как ты себя чувствуешь?» Она была, я увидел, самым близким для меня человеком на свете, но моя тоска, которую я с раннего утра в себе чувствовал, почему-то не уменьшилась после того, как я это понял. Я глухо сказал: «Хорошо себя чувствую». А Инга сказала: «Все-таки ты плохо выглядишь. Ты мне покажешь сегодня весь твой дневник?» Я кивнул головой и ничего не ответил. Потом я вынул дневник. Я стал писать…

Я сегодня буду, наверное, писать весь день. Я сегодня не имею права работать. Но сегодня я в последний раз пишу свой дневник. Больше я его не буду писать. Я не хочу! Зато теперь я буду писать в стенгазету. Одно качество, как говорится, перешло в другое, и все равно я буду писать: теперь уже прямо для всех наших людей в отделе. Я сижу и гляжу в стену — я пишу свой дневник на виду у всех, — а все-таки я сейчас чувствую, что меня гложет тоска. Я хочу работать! Когда у тебя нет работы, чувствуешь себя неприкаянным, неприглядным. Я это знаю давно, а они вот только сегодня стали меня воспитывать! По-моему, молодых специалистов, которые еще не привыкли, надо через каждые полгода на день, на два освобождать от работы, чтобы они острее почувствовали, что такое «работа», и потом ее полюбили. Они бы тогда больше хотели работать! Как я сейчас! Моя тоска, я знаю, пройдет, но в душе потом, я думаю, останется темный осадок. Я хочу работать! Что они со мной сделали? Я все больше думаю о смысле жизни. Я люблю Ингу. Я --">