Катрин Колом - Замки детства

женившись на Годанс де Зеевис, намеревался купить Энтремон; другой, Луи, приценивался к Грас, хоть и не получил большого приданого за женевской женушкой; у нее была левая грудь заметно выше правой и лорнет, пристегнутый к корсажу бриллиантовой брошью, доставшейся от дяди-банкира, который раздосадованный свадьбой племянницы с Луи завещал почти все свое состояние детям-сиротам из приозерной общины. Софи Анженеза-Ларош гуляла исключительно по ночам; уходила через поля, пробираясь окольными путями туда, где вдоль печального кладбища, заложенного на месте древней крепости, росли сады Гранд-рю; мертвецов там теснят медленно перекатывающиеся в недрах земли камни римской эпохи и тревожит железный лязг поездов, приближающихся к городу. У Софи Ларош еще даже не было детей, а все Анженеза хвастались прямым родством с ней. Теперь широкие черные платья свободно болтались на мадам Анженеза-матери, превратившейся в вешалку для одежды, как порой случается со старыми женщинами, «мой кузен», — обратилась она к Джемсу Ларошу, который, здороваясь, подгибал мизинец к ладони. Презрение или ревматизм? Никто в городе не знал, да и не узнал, прижимал ли он мизинец, целуя руку королевы. «Боюсь не успеть, — прошептал он в конце концерта Эстелль, вынимая часы, как белый кролик, и устремляя к циферблату складки наморщенного лба и взгляд антрацитовых глаз; о! о! опаздываю; ухожу, прибавил он чуть громче и начал карабкаться через синдика, высоченного и толстого как гора, — я-должен-поцеловать-руку-королеве». Королева смотрела на Джемса, стоявшего на перроне в бежевом с узкими отворотами пальто и котелке, одновременно похожем на колокол и дыню; дородная и суровая, в белых меховых боа, разглядывала его сквозь лорнет, подвешенный на цепочке из ляпис-лазури. Джемс осторожно целовал крупное королевское запястье, пахнувшее углем и одеколоном; но он всегда поджимал мизинец, когда протягивал, впрочем, тут же отдергивая, руку мадам Анженеза. Сорок лет назад Софи, — длинные кудри под соломенной итальянской шляпкой, — приехала сюда в дилижансе; остановилась в Цвайзиммене полюбоваться зарей, занимавшейся над горами, и увидела мареновый султан охотника, скакавшего мимо на белом коне, пойманном в поле после того, как прошли Бурбаки{3}, тогда еще на обочине подобрали женщину, которую отец Анженеза, деревенский врач, привел к себе домой; она умерла несколько дней спустя, не проронив ни слова; коня Альфонс взял для военной службы. От той молоденькой иностранки с волосами из стекловаты в мадам Альфонс Анженеза ничего не осталось, кроме голубых, выцветших и немного выпуклых глаз, расстояние между которыми свидетельствовало о глупости и долголетии. Сейчас она напоминала шаткую вешалку для платьев и ходила по деревне, прижимая к носу внушительных размеров носовой платок с огромными вышитыми инициалами. Старая Анженеза критическим взглядом обвела праздничный стол, накрытый на террасе в тени раскидистого клена, иногда ронявшего семена, вертевшиеся на лету как пропеллеры. В честь крестин решили подать веножскую форель{4} и курицу со сморчками. Время приостановилось и повисло в напоенном спокойствием сентябрьском воздухе; весь год ветры и грозы готовили наступившие волшебные дни, когда Божество с огромной лазоревой головой удерживает в равновесии чаши весов с южным ветром и ветром северным, и лев играет с ягненком. Дамы сидели перед занавесью вьющегося кирказона на плетенных кольчужными петлями садовых стульях, летом пускавших корни в гравий террасы. Адольф, — видны были только две печные трубы, торчащие из-под ящика фотоаппарата, — кричал им: «Не двигайтесь, замрите!» Еле выбрался потом, черный короб прицепился к спине, как улиточный домик; наконец, показалась светлая борода, орлиный нос, светлые брови; происходил он из бедной семьи, родители держали бакалейную лавчонку на границе Юры, как Элиза могла выйти за него, не то что выбрать в мужья, а просто даже заметить? Марианна виновата, и брат Марианны, Полле, богатый лесоторговец, мой младшенький, называла его сестрица, похожая на индюшку, когда она говорила, то прикрывала глаза. Да, какое детство-то было у этого Полле с отцом, который мог заснуть, только обвязав ноги черными бархатными лентами; а если одно укромное местечко оказывалось занято, отец так тряс дверь, что стены чуть не рушились; до того дошло, что для него персонально построили еще одно в конце галереи огромного безмолвного серого дома под --">