Вениамин Залманович Додин - Бакинский этап (издательская)

стыло месиво человеческих останков…

Минутами оно вздрагивало зябко от удара забортной волны. Тогда липкий вал изуродованных трупов, вздыбливаясь медленно, судорогою катился по белесо–розовой поверхности. В радугах нефтяных разводов появлялся на ней, будто оживая в движении, кричащий оскал чьих–то перекошенных болью лиц–масок, затекшие глазницы грибоподобных черепов, согнутые, разбухшие кости рук и ног — множества рук, молитвенно воздетых судорогой — волною… Потом все успокаивалось, вздрагивая… Застывало, колышась… До новой волны…

— Ну! Узнали теперь, как они за нас отвечают?!… Ладно, спускайсь и дело делай, мужики, кто еще не расчеловечился совсем…

— Не могу, Степан!…

— Не можешь?! А я могу?! Мне, может, тошнее твоего, может, горше…

— Степа! Я ИХ лопатой не могу — ОНИ мне еще живые!

— Сопля! Вылазь, оклемайся. И сам вернись. Сам! Понял?

— Понял…

— Ничего ты не понял… ИХ земле надо предать, ОНИ не виноватые, что нелюди их сгноили тут. И если мы ИХ отсюда не вынесем и не похороним, — ты понятия не имеешь, что эти суки Безымянлаговские им сделают! Они их взаправду мониторами в пульпу перетрут и выкинут в Волгу… Рыбам! Они всегда и повсюду так делают — нелюди! И с мамою моей и отцом також. И их под Архангельском в баржах на пульпу порастерли…

Сам ли я выполз на палубу. Или выволокли меня — не знаю, не помню. Помню только, — желудок вывернуло–вытряхнуло, словно мешок с навозом… Еще помню, как наступила вдруг глухота. И в ее пугающей пустоте завыла — ввинчиваясь в мозг — тонкоголосая сирена…

Потом, когда отошел, оклемался на ледяном ветру, померещилось спасительно: «Сон! Немыслимый, страшный сон!» И я поверил самому себе: сон! Трюм — сон. ТО, что в трюме — сон. И все вокруг, что вижу, что чувствую. Тогда «включился» слух. Я услышал ветер. Топот ног: прибегали, потом уходили — пятясь — какие–то военные. Исхрабрясь, медленно прошаркал мимо меня к трюму «не на своих» ногах Суздальцев, — состарившийся, мятый. Его вывернуло–вырвало прямо в люк на висящих там людей. Оттуда матюкнулись хором. Я засмеялся от счастливой уверенности, что этого ничего взаправду нет, что это сон, что я свободен от кошмара…

— Готов, — сказал кто то! — Еще один трёкнулся… С концами…

…Кто–то в черной дохе докладывал, оттянув маску противогаза:

— Там, товарищ комиссар второго рангу, или нефти полно, или вода набралася откуда–то…

— Какая еще нефть! Не в нефть же их загоняли. А вода могла набраться: этап–то — с марта, с самой весны, получается, шел, да через лето — через самую жару. И почти что через всю осень — ноябрь на дворе! И ни усмотру, ни откачки.

— Так точно! Но, товарищ комиссар второго рангу, проблема: лопатами оно никак не берется — соскользает с лопат–то: жидкое больно! Надо, значит, теперь или мешками его черпать, или баржи эти вовсе, товарищ комиссар второго рангу, баржи эти притопить совсем… До времени, конечно…

— До какого времени, мудило? До какого времени — до того, когда я расстрелять тебя прикажу?! Не понимаешь: нет тары под горючку для самолетов! Не–ет! Верховный распорядился: не позднее завтрашнего дня все эти засранные баржи передать фронту! Нас теперь, если мы их от дерьма этого не очистим, нас самих в баржу загонят скопом и тогда точно притопят, мудак! «Притопить!» Нечем горючку вывозить с Каспия! А баржи эти, после очистки, еще до Каспия спустить — полмесяца! А что фашист на Волге творит с плавсредствами, ты не знаешь?! Вот, слушай, генерал, я в последний раз приказываю: емкости очистить! Немедленно! И быстро! Быстро!

— Так точно! Только, товарищ комиссар второго рангу, рази ж этим контингентом быстро сделаешь, — слабые оне. И сами в этом дерьме очень просто могут утопнуть. В трюмах. И их там после персонально середь тех никак не найти будет. Значит побег! Кто ответит?

— Посуда нужна, Ивойлов, мать твою распромать совсем! Или сейчас в трибунале объяснить? Ты этого добиваешься? «Побег!» Вот там внизу, на этой барже и на других посудинах — сколько их «убежало» — в трюмах гниют? Сколько тыщ? Сто? Сто двадцать? Тоже ведь побег, да? Ты же их не примешь, покойников, а этапный конвой, если б не сбежал — он бы их нам тоже не сдал! И кто их всех — тыщи эти — спросил у кого?! Только тару спрашивают. Она теперь важней для фронта, чем люди, чем мы все с тобою вместе, мудак! Приказ слышал — исполняй! Завтра не я — завтра совесть моя партийная с тебя спросит, --">