Вячеслав Максимович Шугаев - Синица пана Тадеуша

сторожу автостоянки пану Кшиштофу, выехал на улицу.

Вскоре его остановил молодой человек с сердитым лицом — брови сдвинуты, глаза зло сощурены, на щеках бледный, злой румянец. Рванул дверцу, порывисто вскочил на переднее сиденье, торопливо, с какою-то судорожностью захлопнул дверцу — жалобно, со стоном крякнул замок. «Будто гонятся за ним. Свою машину заведи, а потом дверцы рви», — подумал пан Тадеуш, но промолчал.

— На Келецкую!

Только тронулись, сердитый молодой человек остановил его.

— Подожди! — открыл дверцу и закричал: — Лида! Где ты? Давай быстрее!

Из-за афишной тумбы нерешительно выдвинулась понурая, жалкая фигурка, кутавшаяся в длинную розовую кофту. Пану Тадеушу показалось издалека, что лицо ее заревано и припухшее, но подошла поближе, увидел сухие, требовательные, карие глаза и понял, что ошибся.

Молодой человек выскочил из машины, нетерпеливо схватил Лиду за руку:

— Не будь еле-еле! Садись, еще поговорим.

— Разве ты не все сказал?

— Садись, садись!

Теперь они сели сзади, молодой человек хотел обнять Лиду, но она отодвинулась в угол.

— Подумай еще раз, Лидка. Через год я вернусь. Ну, что случится с нами за год?

— Ничего не случится. Это будет пустой и глупый год.

— Мы купим машину. Оденемся. Мы будем жить, как люди.

— Мы и сейчас не нагишом. Зачем нам машина? Целый год из жизни вылетит. Мое сердце изменится, твое. На какой машине ты вернешь все это?

— При чем тут сердце, Лидка?! Разве плохо: жить и никому не завидовать? У нас все будет.

— Мне будет противно, Марек. Ты там будешь объедки за сытыми шведами убирать или тротуары за ними мести — даже думать об этом противно.

— Чушь собачья. Могу и получше устроиться. Еще раз предлагаю, Лидка. Поедем вместе?

— Не хочу. Здесь надо жизнь устраивать. Нашу с тобой, Марек. И вообще... — Лида отвернулась к окну, за которым летела влажная, утренняя зелень Варшавы.

«Хлопак на заработки собрался. Понятно. Торопится очередь за визой занять». — Пан Тадеуш вспомнил, что на Келецкой расположено шведское консульство.

С Марией он познакомился под Харьковом, где варил трубопровод. Был май, в степи пахло молодой полынью и донником, небо не уставало сиять голубизной — в ту весну судьба пана Тадеуша охотно подчинилась безоблачным, зеленеющим, цветущим силам: бок о бок с ним жили добрые люди; всласть работалось, всласть плясалось и пелось на вечерних полянах; сны приходили праздничные и беспечные — и вершили это весеннее благоденствие устойчиво богатые заработки. А тут появилась и Мария из Стерлитамака, заставившая не одного пана Тадеуша заглядывать — с делом и без дела — в киповскую лабораторию. Он, правда, оказался проворнее. Пока другие заглядывали да лясы точили, он на первом же вечере танцев подкатился к синеглазой, строго вскидывающей левую бровь лаборантке. У самого усы — в тугих колечках, грудь — в гусарском выгибе:

— Чы можно пани запросиц?

Притеснил Марию грудью, поплотнее и пожарче, она опять бровь строго вскинула:

— Нельзя ли полегче?

— Можно, пани, можно. Но зачем?

Затем с грехом пополам объяснил ей, что пошел танцевать не столько для удовольствия, сколько для дела, хотя, конечно, танцевать с такой красивой и синеглазой — больше чем удовольствие, но все же: не согласится ли пани стать учительницей, он совсем плохо знает русский.

— Когда же это мне учительствовать?

— Вечером. И в воскресенье.

— И где же мы станем учиться?

— О, столько места вокруг, — показал пан Тадеуш на вечернюю, в легком туманце, степь.

— Знаю я эту науку! — И строго вскинула бровь.

Но он был настойчив и позже, выучив русский, любил поддразнивать Марию:

— Знает только рожь высокая, как поладили они...

Ах, Мария, Мария! Где же ты?

Свернул на Келецкую. Марек присвистнул: очередь к консульству чуть ли не перегораживала улицу. Невыспавшиеся, хмурые люди переминались, зевали, ежились и плотно, дружно молчали, точно помянуть кого пришли или вдруг перессорились здесь все. Сизое сигаретное облако перетекало через решетку во двор консульства. Марек и Лида нехотя выбрались из машины, Марек прикрепился к очереди, слился с нею, а Лида, подчеркивая, что она здесь сама по себе, отошла под сень каштана, прислонилась к стволу, теснее закутавшись в розовую кофту.

Притормозил у белого двухэтажного особняка— из ворот его выезжала черная --">