Екатерина Кюне - Соседка

нужны ей непременно сегодня. И каждый раз, когда он отдавал пакет, Тоня, не имевшая возможности заглянуть в чек, подозрительно выспрашивала: «Что же, так молоко подорожало?». «Что-то легкий пакет…». И потом слепыми пальцами долго пересчитывала сдачу. «Ты думаешь, я тебя дурить буду? Ты что, первый день меня знаешь?» — обижался Курочкин и решал, что в следующий раз откажет Тоне. «Женя, она привыкла чужими руками жар загребать, всю жизнь у матери на загривках просидела, теперь ты ей потакаешь. Пусть бы племяннику звонила! Ты не видишь, что она все больше наглеет?! И что же она к другим не ходит по-соседски, или ты у нее один сосед?» — обрабатывала его жена. И хотя он рационально понимал, что жена права, внутренне он с ней не соглашался. Что-нибудь приходило ему на ум — то, как Тоня стояла, уткнувшись в летнюю кухню, то, как тыкалась в пустоту на краю площади, и он думал: что она шипит и шипит как безжалостная… И молча уходил на огород. Но когда однажды Тоня, не дозвонившись на мобильный, позвонила на домашний, и жена, взявшая трубку, грубо ее отшила, Курочкин почувствовал облегчение.

Он не добился толком от жены, что именно она сказала Тоне. Но Тоня перестала ходить, а впервые позвонила где-то спустя месяц, извиняющимся голосом попросила прийти к ней. «Я не дома, в Краснодаре» — ответил ей Курочкин, который и вправду гостил в Краснодаре у двоюродного брата. Но Тоня, видно, истолковала это по-своему и больше уже никогда не звонила.

2

Когда приезжало местное телевидение, Курочкин был на рынке, выбирал суповые наборы для собаки и комбикорм для кур, привязывал к багажнику велосипеда полмешка картошки. Он узнал о телевидении от соседки, она видела девушку и мужчину с камерой и даже сказала несколько слов в микрофон. Сюжет снимали о том, как невидящая пожилая женщина-инвалид умерла от истощения, потому что единственный родственник запил и перестал приезжать и покупать ей продукты. В десять часов в вечерних новостях должны были показывать. Зная, какой Курочкин рассеянный, соседка для верности позвонила его жене. «Как будто в жизни на нее не насмотрелись… телезвезда… думает, я буду весь вечер выжидать у телевизора, когда она мелькнет на секунду!» — насмешливо говорила жена, не прекращая шинковать капусту на борщ. Курочкин хотел возразить, что передача-то ведь будет не о том, но настроение было такое скверное, что не хотелось открывать рта. Сил не было. Да и тот тон, в котором жена обсуждала произошедшее, резал Курочкину слух. «Не о том, а ты как бесчувственная» — подумал он и сел на диван. После слепящего глаза солнца приятно было посидеть в полутемной комнате. Курочкин по привычке взял с полки большую тетрадь с растрепавшимися углами, желтыми веерами торчащими из-под зеленой обложки, достал из нагрудного кармана ручку и сложенный вчетверо листок, надписал в тетради сегодняшнее число и стал переносить показания уличного термометра. Он снимал показания трижды в день на протяжении двадцати двух лет. Раньше ему не приходилось записывать на листок — он легко удерживал их в памяти. Но два года назад Курочкин обнаружил, что если сразу же не фиксирует утреннюю температуру, то к обеду уже не может вспомнить. Как раз в те же дни, когда он сделал это неприятное открытие, Тоня собралась на операцию. Их разговор он глубоко запомнил, потому что и сам с восемнадцати лет носил очки. Теперь, когда старость примирила его с пожизненным очкарством, новость о том, что можно сделать операцию и вернуть зрение школьных времен, показалась важным письмом, пришедшим с опозданием на двадцать лет. «Зачем тебе на старости лет, только деньги тратить», — сказал он тогда Тоне. Но вышло еще хуже — сначала слепота, а потом и вовсе… Выходит, в могилу себя загнала через эту операцию.

Курочкин сделал запись, пультом включил телевизор и впал в задумчивую полудрему. В последнее время его мучила бессонница и он не засыпал раньше четырех утра, а утром все равно надо было вставать — выпускать и кормить кур. И потом он весь день клевал носом. Но сегодня у него никак не получалось задремать из-за мыслей.

Курочкин невольно представлял себя на месте Тони. Как она совершенно одна лежит в голодной, непротопленной темноте, тело ее тяжело от слабости. Плохими зубами Тоня жует пустой воздух, полощет им рот, сама себя заборматывая. Временами ей страшно делается, и она зовет кого-то — умершую мать, вдвоем с которой прожила большую часть жизни, --">