Эли Фрей - Дурные дороги

Черт, он меня сбил… Триста или четыреста рулонов? У меня чуть башка не треснула.

Я снова занялась подсчетом.

Конечно, он задел меня. Не просто задел, а убил. В сотый раз.

Если в день я трачу примерно полтора метра бумаги в зависимости от соотношения «больших» и «маленьких» дел…

Волна обиды нарастала грохочущей волной.

Длина рулона около двадцати метров…

Даже если за всю жизнь ты получил тысячу отцовских затрещин, ты не оброс толстой шкурой.

Двадцать семь рулонов за год, а за пятнадцать…

К родительским побоям невозможно привыкнуть даже через десять тысяч ударов. Каждый раз ― как впервые.

…Получается чуть больше чем четыреста рулонов.

Директриса, минуту назад говорившая что-то вроде: «У нас пансион для прилежных воспитанниц, сожалею, но мы не можем больше содержать вашу дочь здесь, она подает дурной пример», заткнулась и посмотрела на папу круглыми от ужаса глазами. Да, знаю, семейка у нас та еще.

В комнате, собирая вещи, я заодно прихватила чей-то телефон с соседней тумбочки. Выйдя на улицу, покатила чемодан по бугристой плитке, и грохот колесиков перебивал громоподобный голос отца за спиной:

– Как ты могла? Позоришь нас! Мы все для тебя делаем, за учебу твою платим, чтобы человека из тебя сделать, а ты…

– Постой-ка, папа. Ты не платишь ни рубля, это раз. Вы отправили меня сюда не для того, чтобы сделать из меня человека, а для того чтобы избавиться от меня, ― это два! Вы же мечтали всех детей выселить куда-нибудь, чтобы уединяться и трахаться в свое удовольствие! ― бросила я через плечо, а в качестве кульминации выдула огромный жвачный пузырь, который лопнул с громким чпоком.

Я быстрее пошла вперед, к воротам. По дороге я считала плитки под ногами ― отдельно желтые, отдельно серые.

– Как ты с нами разговариваешь? ― рявкнул отец. ― Воспитали неблагодарную сволочь жопорылую! Да по тебе военная школа плачет!

Я сбилась. Подсчет опять не получился. Плиток каждого цвета оказалось больше пятидесяти, но это все, на что был способен мой мозг.

Сердито бросив в багажник машины чемодан, я плюхнулась на заднее сиденье и, включив плеер, на три часа ушла в мир музыки.

Я радовалась, что навсегда уехала из этого ада.

Днице ― гласила надпись на покореженном указателе, в который, судя по виду, неоднократно вписывались лихие, но не очень способные водители. Добрые люди черной краской, зачеркнув букву «ц», приписали сверху «щ».

Да. Я жила в городе, о существовании которого Бог забыл или даже не подозревает.

Находится он в области, в ста километрах от Москвы. А кого в советское время высылали за сто первый километр? Правильно. Бывших зэков, алкашей, попрошаек и прочие асоциальные элементы. Так что во мне, коренной дни-ц-щенке, течет благородная асоциальная кровь.

На автобусной остановке спал бомж. На ржавой стене виднелась кривая зловещая надпись:

Твой автобус никогда не приедет.

Мы свернули с дороги и въехали в наш двор. Серое блочное здание, редкие деревья, унылая детская площадка. Дом, милый дом.

В детской родители уже перетащили в мой уголок раскладное кресло Славика. Не здороваясь ни с сестрами, ни с братом, я молча схватила его и покатила в коридор. Сидящий на полу Славик оторвался от увлекательной игры в гонки тапками и вытаращился на меня.

– Что ты делаешь? ― возмутилась мама.

– Он не будет спать тут. Тут уже нет места. Я живу в этом доме и имею полное право хотя бы на два квадратных метра личного пространства. Это, ― показала я на Славика, ― плод вашей любви, вот и забирайте его в свою спальню.

Я решительно откатила кресло в комнату родителей, отнесла туда же и самого Славика, который до сих пор держал в руках тапки, а потом ― его игрушки. Отца не было, он ставил машину в гараж, и мне противостояла только мама. Темпераментом и напором я ее превосходила, так что квартирную битву по завоеванию квадратных метров выиграла с легкостью. Я вошла в детскую и, чувствуя себя Александром Невским после победы над шведами, гордо поставила на освобожденное место свой чемодан, будто флаг завоевателя.

* * *

Шорох разрываемой бумаги. Плеск таблетки, упавшей в воду. Шипение.

Вверх поплыли оранжевые пузырьки.

Где-то далеко ― звон бьющегося зеркала, папин рев, Олькин плач и перекрикивающий их телевизор: