Павел Александрович Мейлахс - Шлюха

пожилая чета, каждый ненавидит другого за свое несчастье. Очень громко порой, можно разобрать целые предложения. И вставить реплику, если охота.

А если посмотреть еще правее, то там кончается его район. И начинается горбатый мост через большое шоссе Аялон, который приводит тебя в другой район, район таханы мерказит, славящийся своей злачностью. Здесь жизнь почти замерла, а там еще орут телевизоры в открытых лавчонках-распивочных — как бы бухточках в течении улицы; орут пьяные румыны, уставляющие и уставляющие белые пластмассовые столы пивными бутылками. И вообще шляется разный народ. Израильтяне, негры, русские, кавказцы. Может быть, лучше оказаться сейчас там? Так сейчас хочется, чтобы хоть что-то происходило вокруг. Тут — ни сидеть, ни лежать. И — ласт бат нот лист — пива не купить. Так что поневоле придется переться на тахану мерказит. Там можно и поболтать с кем-нибудь о чем Бог пошлет.

Да, кстати…

С месяц назад он шел по одной из тех тахана-мерказитских трущобных улиц и проходил мимо открытой двери, не обратив на нее никакого внимания; над дверью весело бегали красные электрические огоньки, образуя сердечко. Это означало, что здесь махон бриют, буквально — салон здоровья, еще буквальнее — публичный дом. Вдруг его негромко окликнули: «Гуляем?»

Окликнула его женщина. Доброе миловидное лицо, как у доброй сестры-хозяйки в больнице, которую все любят; это проступало даже сквозь размалеванность. Глаза, почти просительно вглядывающиеся в твои глаза. Правда, ниже лица она была куда как менее привлекательна: она была — перенадутый надувной матрас. Тем более что одета она была очень легко, даже не одета, а скорее перетянута в некоторых местах, и эта перетянутость еще больше подчеркивала матрасность. И молодости далеко не первой: годилась ему в матери. Перетянута и покрыта легкой черной сеткой, из-за чего напоминала раздутого каким-то застарелым недугом гладиатора. «Денег нет», — соврал Саша, доброжелательно осклабясь, с утрированной клоунской сокрушенностью разводя руками. И пошел дальше. Денег у него действительно не было, но все равно, он именно соврал: не пошел он вовсе не потому, что не было денег.

Шлюхи ему, разумеется, попадались и раньше. Но эта почему-то запала. Может быть, потому что те шлюхи слишком уж походили на шлюх.

Он не работал, но деньги пока еще были. За квартиру, за телефон, за коммунальные услуги как раз недавно заплачено. О проститутских гонорарах он не имел понятия, но вряд ли там что-то очень уж заоблачное. Биллы Гейтсы к ним ходят, что ли?

В шкафу, в тряпье таились Сашины сбережения. Саша взял две бумажки: одну, очень крупную, на нее даже смотреть было страшно, не то что в руки взять; и другую, поменьше, — ее было только страшно в руки взять. Надел он свою лучшую рубашку — «Jordache». Выглядел теперь как жених. На идише — фраер.

Дорога до мест, где начиналась злачность, прошла быстро. Мост через Аялон — сотня метров простора после тесноты домов, улочек, сквериков; ты идешь по мосту и видишь черное, яркое ночное небо, освещаемое всеми фонарями города, на мосту ты становишься как бы объят небом; после духоты приятно обдувает ночной ветерок; можно глянуть вниз, в провал, и увидеть прямо под собой мчащиеся автомобильные огни, красные справа и желтые слева; подальше они уже не бегут, а едут, все теснее и теснее наползая друг на друга; там же, справа по ходу и чуть впереди, горят в ночи бесчисленными огнями тель-авивские небоскребы, не так уж далеко отсюда, но совсем в каких-то иных мирах.

Жирный, совершенно петербургский туман вокруг фонарей.

Кончился мост, и начался район таханы мерказит. Ветерок с моста сюда уже не долетал. А вот и улица с румынами и телевизорами. Вот здесь начинается злачность.

Предчувствие приключений. Некое посвежение чувств. Ветер в паруса. Только вступив на мягкую, несколько как будто линолеумную мостовую румынской улицы, Саша знал, что сегодня что-то произойдет. Машинально (и моментально) отметил серый домик, стоящий несколько на отшибе; над входом в домик бегали красные озорные огоньки; видел его он тысячу раз и раньше, но заметил впервые. А что, взять и зайти туда? Так сразу? На глазах у всего честного народа? В Советском Союзе не было публичных домов, и Саша так и не привык считать их чем-то само собой разумеющимся, вроде общественных столовых или бань. Потоптавшись с полминуты перед домиком (смотреть в его сторону и то было неудобно), Саша двинулся дальше. --">