Франсин Проуз - Изменившийся человек

Она говорит:

— Я Бонни Кейлен? Отдел развития?

Разовьем сейчас, думает Нолан. Но в чем именно его вопрос? Она действительно старается, улыбается так долго, что лицу уже, наверное, больно. Оценивает его не так быстро, как подруга в приемной. Вот и отлично. Назад к Плану А. Наколки не показывать, изложить свои добрые намерения, пока не сообразила, кто он такой. Да и много ли ей расскажут татуировки о самом Нолане, о том, что ему пришлось пережить? Кроме того, что однажды пьяным вечером в лагере Отечества так хотелось от всего этого отключиться, что даже татуировочная игла доставляла удовольствие. Он может объяснять ей до посинения, и она все равно не поймет приятного чувства, что жужжание и боль — события в параллельной вселенной, и происходят они с кем-то другим, с каким-то дураком, уверовавшим во всю эту программу «Арийского отечества». Может быть, он думал, что своей татуировкой как-то отблагодарит Реймонда за гостеприимство. Но, скорее, Нолан позволил кодеину с пивом думать за него. А Реймонда вот как отблагодарил: обокрал.

— Рад познакомиться. Я Винсент Нолан. Что вы развиваете?

Неудачник. Нолан понимает что у нее на уме. Молчание смущает его.

Бонни — улыбку опять заело:

— В принципе — мы занимаемся сбором средств.

Ага, великолепно. Психологический шантаж. Богатые выписывают чеки, чтобы Бонни не взорвалась комками горячего теста, какие Нолан соскребал со стен, когда работал в пончиковой.

Бонни можно не жалеть. У нее большое дело на мази. Она — или кто-то там — волшебники. Кто-то им отваливает на панели, живопись, ковры. Над столом секретарши золотыми буквами: ВАХТА ВСЕМИРНОГО БРАТСТВА. МИР ЧЕРЕЗ ПЕРЕМЕНЫ. Кто-то это оплатил. А какой продукт продают, не видно.

— Ну, замечательно, — говорит Нолан. — Короче, я хочу у вас работать.

Бонни оглядывается на секретаршу. Каких слов ждет от девушки-ниндзя? Та дает ей попреть. А может, сама околдована этой волшебной ситуацией. На телефоне мигает лампочка — вызов, но никто не шевелится. Бонни, что — с другой планеты? Нолану закатать бы сейчас рукава, показать татуировки, и конец волынке.

— Это прекрасно. В принципе, у нас есть группа волонтеров, — трещит Бонни, — они стараются помогать нам с рассылками, телефонными переговорами и прочим. В большинстве это женщины постарше, но мы привлекаем и очень толковую, энергичную молодежь.

Женщины постарше? Очень толковая, энергичная молодежь?

— Одну секунду, — говорит Нолан. — Вы знаете, кто я?

Хороший вопрос. Бонни отступает на шаг. Бог знает, что она сейчас увидела.

— Слушайте, — говорит Нолан. — Не буду притворяться, будто понимаю все про вас и про вашу организацию, но могу спорить, дело вы имеете с людьми вроде вас самих.

Черт, не подумала бы, что он — про евреев.

— Мы обращаемся к самым разным людям. Извините, мистер Нолан, я чего-то, кажется, не…

— Обращаетесь? К самым разным? Можно спросить, к скольким белым расистам вы уже обратились? — Он проводит рукой по бритой голове. Ей на пальцах, что ли, показать? Он репетировал эту фразу: «белые расисты».

— Нет. Пока что, — говорит Бонни. — Понимаю.

Поняла. С этого бы им и начать — сразу показать наколки. Просто подошли к этому более плавно. И все равно, Нолан видит, как отвращение и страх борются там с чем-то другим: она думает или хочет думать, что у этого гнусного выродка скинхеда тоже есть мать.

Но теперь она увидела сумку. Не самая наблюдательная женщина на свете. Может, виноваты очки. Но когда увидела, уже не может оторваться. И побледнела, и еще сильнее испугана. Нолан ставит точки над «и», повторяя припев про книги и грязное белье.

— Вахта всемирного братства. Чем могу вам помочь? — Звук вторично исполненного куплета вывел секретаршу из транса. — С кем вас соединить?