Борис Петрович Екимов - Живые помощи

дыханье сдавливает грохот взрывов и непрестанный вой самолетов, входящих в «пике» для новой и новой бомбежки.

Тесный погреб, тьма его, содрогание стен, молитва матери:

— Живый в помощи Вышняго

В крове Бога небесного водворится.

Приказ сыну:

— Повторяй за мной. Заступник мой еси, и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на него…

— И уповаю на него, — повторял мальчик, испуганный, оглушенный, все тесней прижимаясь к матери — единственной защите.

— Не убоишься от страха ночного, от стрелы летящая…

Большая, похоже что стокилограммовая бомба уже с воем летела к земле. Господь отвел: она ударила рядом с погребом. Но разом обрезалось все: теплое материнское тело, молитва, темный погреб.

— В крове Бога Небесного водворится…

Мальчик лежал на земле живой, но голый, будто снова рожденный. Лишь ленточки туго застегнутых обшлагов на запястьях да воротника, на шее, — знак былой одежды, напрочь сорванной взрывной волной. Он лежал полумертвый, сжавшись в комочек, и тихонько скулил.

Вокруг все так же грохотало; горела земля. Нарастал, до боли врезаясь в голову, прямо в мозг, пронзительный вой сирены пикирующего бомбардировщика. Земля от ударов вздрагивала, ощутимо колыхалась и, казалось, вот-вот должна была вовсе разверзнуться, принимая и хороня в себе все живое и мертвое без разбору. Теперь уже навсегда.

Дворовый пес Трезор, услышав детский скулеж, пересилил страх и выбрался из норы. Отыскав мальчика, он прикрыл его, прижимаясь своим теплым, мохнатым телом и тоже поскуливая от смертного страха. Так они и лежали в летней ночи, в красных отсветах полыхающих факелами окрестных домов, сараев, в багровом высоком зареве горящего города, раз за разом содрогаясь вместе с землей от бомбовых взрывов, которым не было конца и которые, казалось, искали их, подступая все ближе и ближе.

Все это было. Давным-давно, целый век назад. Было, но иным быльем поросло. И лишь порою, как нынче, случайно, вдруг поднималось и виделось так ясно, что начинало сердце щемить от жалости и боли. Страха не было, а боль — настоящая. И жалость настоящая: к мальчонке, к маме, к Трезору, к Лутошкиным…

Вот и нынче: этот стишок: «Помню, как жили мы с мамой родною…» Стишок задел, царапнул. Пошло вспоминаться одно горше другого. И даже ночной сон — не спасенье: рваный и зыбкий, словно то самое забытье в багровом зареве. Его оборвал лишь утренний телефонный звонок, не сразу услышанный. И потому спросил его сын:

— Ты там живой, Дед? Долго спишь! Не болеешь?

Утренние разговоры отца с сыном были длиннее вечерних.

— Вроде живой. А про болезни доктора знают. Собираюсь кровь сдавать. Анализы. На той неделе надо к врачу, на проверку. Вот он все и скажет: живой я или нет.

— Понятно. К нам сегодня приедешь? — спросил сын.

— Не знаю. Ни Ольга, ни сватья пока не звонили. Скажут, значит приеду. Нет, значит весь день буду на даче. С водопроводом замучался. Экскаватор траншею прокопал. Но ее надо зачистить. А к дому и вовсе копать да ломом проход пробивать.

Сын лишь вздохнул. Дела у отца дачные, нескончаемые. Только-только разделался с газом, котлом, системой отопления, которой лишь мышей греть. Зимой на дачу не ездили. С газом разделался. Теперь — водопровод. А ведь вода на участке своя: скважина, насос. Чего еще надо? Но что-то отцу доказывать бесполезно. Тем более, у старика довод веский: «Я же вас не заставляю. Я — сам». А этот «сам» — с немалыми годами, тяжкой хворью, чередой операций. И глаза видят все хуже.

Но все тот же азарт: «Вам ничего не надо, а детворе пригодится. Спасибо скажут… Вспомянут деда…»

Сын усмехнулся и словно увидел отца, там, у телефона: худое легкое тело, шапка седых, вечно нестриженых волос, костистые руки с плоскими цепкими пальцами. Увидел. Жалея, вздохнул. А через минуту смеялся над новой затеей старика, которую тот, оказывается, не забыл.

— Ты насчет Плесистого узнал? Я же просил тебя. Ты обещал…

Сын рассмеялся:

— Дед, ты когда угомонишься? Тебе уже, по-хорошему, и дачу-то надо бросать. А ты…

— Я брошу! Я продам эту дачу, если на Плесистовом взять землю удастся! Ты пойми… — горячо убеждал он сына. — Полгектара подворье! Рядом — вода, лес…

— Тебе земли мало?

— Мало! Шесть соток разве земля? Гулькин нос!

— А ты у своего врача спроси, нужна ли тебе земля, чтобы гнуться, копаться, и сколько тебе земли --">