Даша Берег - Три времени года в бутылочном стекле

– Между первой и второй – перерывчик небольшой, – понимающе кивая, говорю я самый банальный тост для второй рюмки, который говорила уже немерено раз за свою жизнь.

Я люблю пить быстро, а не сидеть, уставившись в тарелку и нелепо размахивая пустой рюмкой в воздухе, а Коке так вообще все равно, как пить.

– Смотри, опять дождь пошел.

Я смотрю в окно, и меня вновь охватывает ложное чувство, что кроме маленькой теплой кухни ничего на свете не существует, а если и существует, то погасло на время, пока над столом уютно светит лампа, и кажется таким абсурдным, что там, за окном, еще остаются такие вещи как дождь и осень. Я говорю об этом Коке, а тот снисходительно улыбается, убирая косую челку с глаз.

Я работаю детским стоматологом. Надо сказать, что я не очень люблю детей, а работу свою – и подавно. Когда я сама была маленькой девочкой, то я мечтала стать красивой стюардессой и возить людям обед на большой тележке, но ближе к возрасту выбора профессии все желания у меня отпали. Это правда – я не знала, совсем не знала, кем бы я хотела быть. Мама в связи с этим говорила, что я моральный урод, а папа, человек более деятельный, надоумил меня поступать в мед. Разумеется, потому что сам был стоматологом. «У этой профессии много плюсов» – говорил папа. Куда уж там… Сначала было даже интересно, но курсе на третьем я поняла вдруг – не мое, и попала в наибезвыходнейшее дурацкое положение – заплачены деньги за учебу, потрачены силы, вся жизнь вроде бы распланирована, и назад дороги нет. Да и не тот я человек, который бросает что-то на половине. Пришлось доучиваться и идти по пути наименьшего сопротивления. Мне все говорили, что с детьми легче, но это было неправдой. Дети оказались противными, кусались и убегали из кресла в истерике, а я лишь молча разводила руками. У меня никогда не получалось найти с ними контакта. Я в жизни привыкла все судить по себе, а я была в детстве совершенно не такой. Что самое ужасное, я и сейчас, наверное, немного не такая.

Я снимаю квартиру отдельно от родителей на другом конце города. Уже почти год, как я живу там совершенно одна.

Мне двадцать шесть лет. Двадцать шесть лет пустой, вяло текущей жизни. Двадцать шесть абсолютно равнодушных лет.

Я работаю во вторую смену. Ухожу днем, прихожу вечером, что-то наскоро готовлю и ем, уставившись в телевизор. Кока прав: в моих мозгах действительно во всю жиреет попс. Но я свыклась. Мне никогда не было скучно одной, вернее, я ловко себе это внушаю. Я умею занять себя всякой чепухой. Много думаю. Очень редко плачу. Это у меня всегда получалось неважно – плакать. В юности, бывало, идешь по улице тоскливо, и думаешь: вот сейчас буду идти и плакать, слезы будут красиво течь по лицу, и все будут считать, что у меня в жизни случилось что-то невероятно трагичное. И никогда, ни в такие, ни в другие, более важные моменты, не получалось у меня вот так заплакать, и приходилось идти как все, с обычной миной на лице.

Иногда на работе, устав от детских кариозных зубов, я думаю о Коке. Он непременно представляется мне дьяволом, рогатым чертом с пампушкой на хвосте, который снова заявится в эту пятницу с бутылкой, даже если и уверял до этого, что у него срочные дела. Я виртуозно умею искать во всем виноватых, но при это подсознательно всегда понимаю, что виновата во всем сама.

Ведь когда Кока уже сидит напротив меня за столом, то я смотрю на него и умиляюсь, искренне радуясь, что у меня есть вот такой хороший и верный друг.

– Хорошо пошла, – говорю я, на что Кока прозрачно улыбается. Почему-то после пятой счет рюмкам безвозвратно утрачивается.

Кока рассказывает о своих неприятностях на работе. Он, несмотря на то, что закончил автодорожный, а в юности был рок-звездой, работает в фирме по продаже оргтехники. У него вечные конфликты с шефом – менеджер из Коки, как из меня стоматолог. Я все эти его истории знаю наизусть, и пока он рассказывает, кромсаю вилкой огурец.

– Я, конечно, понимаю, что тебе это все неинтересно, – Кока встает и повышает голос, – но могла хотя бы и поддакивать для приличия!

– Да-да, – рассеянно киваю я головой и продолжаю издеваться над огурчиком.

– Кстати, – внезапно успокоившись, Кока вновь садится. Он, стервец, виртуозно умеет переключаться на другую волну в два счета, – видел недавно – угадай кого? – Лаврентьева!

– Ну и что?