Евгений Максимович Титаренко - Критическая температура

явилось желание громко закричать на весь класс: «До чего глупо врет Олька!»

И, наконец, ведь Милка – она сама по себе, не все ли равно ей, что там было раньше у Оли?!

Ах, как хотела Милка, чтобы ей это было действительно все равно!

* * *

Олина заступница оказалась легкой на помин.

Все происходило, как во сне, и оборачивалось при том самой грубой явью.

Никто не успел встать, когда рывком отворилась дверь и в класс, потерянная, разбитая, что бросилось в глаза сразу, вбежала химичка. Не Клавдия Васильевна (которую, что бы там ни было, ждали десятиклассники), а Надежда Сергеевна – бывший кумир двенадцатой средней, чье имя Лялька Безуглова записала в анкете, отвечая на вопрос: «Кто из окружающих пользуется твоим наибольшим уважением?»

Энергичная, веселая в прежние времена, она мало походила на себя, когда с разбегу, будто уткнувшись в невидимую преграду, остановилась против класса.

Впрочем, сравнивать, припоминая отдельные подробности, можно было только потом, спустя время. А тогда Милке отчетливо, ярко увиделись почему-то лишь ее разметавшиеся волосы… да слезы, катившиеся по щекам.

И, наверное, не вбежала она, а, по-всегдашнему стремительная, беспокойная, прошла к учительскому столу.

Но протянула над ним дрожащие руки… губы ее жалобно кривились.

– Ребята! Верните мне мои письма! Пожалуйста… Ведь они больше не нужны вам…

В оцепенелой тишине грохнула по напряженным нервам откинутая крышка парты.

Стаська.

Бледный, он весь подался вперед и не проговорил, а прокричал сквозь зубы:

– Зачем вы?! Зачем вы унижаетесь перед ними?!

Она загородилась от него непослушными руками. Взметнула строгие, разлетающиеся к вискам брови, вдруг выпрямилась вся, приподняла голову, как бы увеличивая тем самым дистанцию между собой и классом. Сказала:

– Это меня не унизит…

Все было неожиданно и страшно в происходящем.

Будто перешагнув через ряд, Стаська одним движением размахнулся и ударил Юрку по лицу…

Трудно сказать, одновременно или в какой-то череде совершались последующие события.

Брызнула на отвороты белой рубахи Юркина кровь.

В ужасе закусила руку и как подкошенная не опустилась, а рухнула на стул Надежда Сергеевна.

С треском захлопнулась дверь за Стаськой.

Сначала Кира Рагозина, Инга, а за ними и Лялька Безуглова с платочками в руках бросились к Юрке…

Никто не видел, как врывался в чужой класс Стаська, что он там делал. Но в десятом «а» не успели опомниться, когда снова открылась дверь и, вытолкнув ближе к доске насмерть перепуганного Герку Потанюка, Стаська остановился у входа.

– Говори!

Ища спасенья, Герка метнул взгляд на учительницу, потом на Юрку в окружении девчонок, на отрезанный для него выход и забормотал, обращаясь к Стаське:

– Ты же обещал – не скажешь…

– А я и не скажу! – выдавил сквозь зубы Стаська. – Ты сам скажешь! Не я, а ты! Сам! Понял?! Говори!

И что-то в позе, в голосе его заставило Герку Потанюка отступить дальше от двери. Он сглотнул.

– Ну… Я… Он… В общем… – Герка показал головой на Юрку, объясняя почему-то Надежде Сергеевне. – Он подговорил – за голубей… Мы залезли, переписали… Деньги ж мы вернули? – Он оглянулся на Стаську Миронова.

Но Стаськи уже не было в классе.

* * *

Милка знала, где найти его.

Во владениях старого Покровского леса она притихла. Покой и умиротворение властвовали под разомлевшими на утреннем солнце деревьями. Густые сосны переплетались в искрящуюся крышу над головой. А там, где начинались березы, осинник, мир будто размыкался, и, легко обтекая безлистые прутья ветвей, со всех сторон набегал простор. Буквально за ночь на осинах лопнули почки, и сам воздух, облака, небо казались подернутыми бледной зеленью.

Стаську она увидела издалека. Распахнув пиджак и заложив руки в карманы брюк, он шел берегом, впереди Милки.

Милке вдруг показалось, что Стаська идет, наслаждаясь безмятежностью, идет, как человек, для которого не существует больше проблем на земле: все неотложные задачи решены, все знаки препинания расставлены. И первый вопрос, который машинально приготовила для него заботливая Милка: «Что теперь делать, Стас? Как быть со школой?» – утратил смысл. Каким-то особым уголком сознания поняла Милка, что не это самое важное для Стаськи: ни сегодняшний день, ни завтрашний… А те, часто необъяснимые для окружающих, но всегда прямолинейные законы, по которым он живет: и вчера, и сегодня, и будет жить через десять лет – --">