Максим Александрович Осипов - Риголетто

фашистов и пидарасов. А значит, и сам пидарас. В плохом смысле. Предатели. Гомосятина. (Снова поет.) Москва! Умремте ж под Москвой!

Короче. Отец на заслуженной пенсии. В последние годы опять у нас вспомнили про ветеранов специальных служб: поздравляют с профессиональными праздниками, приносят пожрать. Туловище у папаши крепкое, а голова — того. Как у Ленина. Бормочет: — Делай что должен, и будь что будет. Где-то услышал, наверное. Мамочка недосмотрит — делает под себя. Будь, мол, что будет. Погулять его выведем, он наденет матросскую кепочку, белую, козырьком назад, ходит кругами, бубнит: — Делай что должен, и будь что будет. Пьет только водичку сладкую: — Феликс, миленький, тархунчику притащи. Потребляет его канистрами: у него уже тархунчикэтот носом идет. Струйкой зелененькой. Обхохочешься. Раньше любил про высокое, про геополитику, прошлое вспоминал. — Что, папа, — бывало спрошу его, — не стыдно за то, как с мамой-то получилось? — Нет, — отвечает. — Я же сам от этого пострадал. Это теперь: разводись не хочу, а тогда, знаешь, как меня отымели? Всем свинокомплексом. Из партии чуть не вычистили. — Выходит, совесть тебя ни за что не грызет? — Нет, сынок, не по зубам я ей, не грызет.

Я ребенком в деревне жил. Идиотизм деревенской жизни. Природу вообще сильно переоценивают. Жили-то за колючей проволокой. А как же? Секретный объект. Не такое уж было оно босоногое, детство мое. Да и свинки, как ни ухаживай, а попахивают. С мамой потом перебра́лись сюда. Тут-то воздух куда как свежей. — Хоть в нормальной школе, сынок, поучишься. Она Давыдовна у меня. На самом деле — Давидовна. Так что я на четверть, на ноль двадцать пять… ну, вы поняли. Опять же, как вождь мировой революции. Раньше особо не афишировал, но теперь это вроде в порядке вещей. — Феликс, скажи, — теща все доставала меня, — правду ли рассказывают про вашу нацию, что между вами флюиды какие-то? — Откуда мне знать про флюиды? Ведь я четвертинка, ноль двадцать пять…

Очень мамочку мою беспокоило ее отчество. Папе оно сильно испортило служебный путь. Они с мамой и разошлись, когда с этим делом опять появились строгости. Толку-то. Так в полковники и не произвели. — Как бы, сынок, у тебя тоже неприятностей не было из-за меня, — мамочка все беспокоилась. Теперь-то чего? — на пенсии, снова вместе живут. Всякое было: в школе сначала, уборщицей, потом при буфете, в театре, нет — на театре, так правильно. Дразнили ее и лимитчицей, лимитой… Не говоря уже про «Давидовну». Было всякое, да… Жили как-то. Тем более что мясца нам папаша подбрасывал. Вот такая она, моя мамочка.

Грудью кормила меня до трех с половиной лет. Молока у нее было — бидонами. Хотя я на аппетит особо не жалуюсь, однако всего не съедал. Поросенка держали, не из этих, не из андроповских, выливали ему. — Гляди, сыночек, вон твой молочный брат побежал. Да, с братом нас жизнь развела… Другим он путем пошел, брат…

А мамочка на старости лет большой демократкой заделалась. Для нее, для мамуленьки, у меня и такая вот есть.

Надевает белую ленточку.

Кто здесь власть?! Не забудем, не простим! Тоже мне. Забудем. Уже забыли. Испугали ежа, называется.

Слышит в последнее время неважно, зато осмелела мамочка: потопала прошлой зимой на марш. Хорошо хоть, товарища подполковника дома оставила. Звонит нам, докладывает: — Я только не поняла. Кто такой Печёнкин? — Не знаю, мамуль, никакого Печёнкина. — А чего ж мы кричали: «Свободу Борису Печёнкину»? — Это они, пап, «Свободу политзаключенным!» кричали, — дочурка моя додумалась, Линочка. Ходит на митинги, моя девочка.

Демократия ужасна, но лучше ничего не придумано! Пфф… Сломаешь язык. Взгляды ваши — отстой, но я жизнь отдам, чтоб вы… что-то там. Ну, вы знаете.

(Обращается к немолодой женщине, которую уже долгое время разглядывал.) Женщина, я не вас той зимой на Энгельса подбирал? (Окружающим.) Трасса скользкая, еду медленно. Вдруг почти под колеса мне — женщина. Вышел, поставил на ноги, отряхнул: — Не ушиблись, женщина? А она два шага́́ сделает, снова — шлеп. Хочу ей помочь — глядит на меня вот так во́т: — Шел бы ты… Сама — в хлам. Думаю: пусть уж как-нибудь… Не сажать же такую в салон. Хорошо, что все обошлось. (Женщине.) Рад видеть вас в относительно добром здравии. Вы давайте внимательней…

Теперь у всех почти ленточки. К примеру, на службе… Я сейчас в нефтегазовом комплексе. Тружусь — громко сказано. Так, консультантом, советником. На карточке просто написано: --">