Валерий Георгиевич Попов - Евангелие от Магдалины

должна быть благодарна мне... Но за что? Сцена эта, как правило, происходила на кухне, в чаду духовки, — после ухода гостей и мне находилось место. Но невысоко.

Однажды после такого «праздника духа», с дымом духовки и сигарет, я, улыбаясь, сказала Гуне: «Сам убирай все это» — и пошла из дома, а чтобы удаляться от него еще быстрей, вскочила в автобус. Видно, чуя мое состояние, ко мне привязались двое ханыг: — Смотри, как титьки торчат! Видно, хочет! Пойдем, рыжая, с нами! Не гляди, что у нас одежда поганая, зато под одеждой — о-го-го!

«А пойти, что ли?» — в отчаянии подумала я. После «интеллектуалов» (сейчас таких «салонов» больше нет) мне было ничего не страшно.

Увидев мои колебания, они стали прихватывать меня прямо в автобусе, абсолютно нагло. Я заметила краем глаза, что вслед за мной в автобус вошел какой-то парень, но он сразу ушел вперед: кому охота связываться? Двери с дребезжанием открылись возле Гостиного двора, ханыги стали тащить меня, почему-то за ноги, я вцепилась в никелированную трубу и отбивалась ногами молча. И вдруг налетел вихрь — я даже толком ничего не успела понять. Ханыги мелькнули своими опорками и вылетели на тротуар. Рядом со мной, дрожа от ярости, стоял стройный синеглазый блондин с тонкими побелевшими губами. Двери закрылись, автобус дернулся, и я качнулась к нему.

— Спасибо вам!

Он глядел куда-то в пространство.

— Боже! — пробормотал он. — На моих пальцах королевская кровь, а я прикасаюсь к этому дерьму!

«Откуда королевская-то?» — с некоторым удивлением подумала я. Однако загадочность эта завлекла бедную девушку.

На остановке у «Катькиного садика» он сошел, и я преданно побежала за ним. Передо мной был крутой шанс изменить мою жизнь, и я уже чувствовала, что — в сторону сладкого ужаса. Без сомнения, он был исчадием ада — но как любопытной девушке в аду-то не побывать, раз подвертывается такой случай?

— Спасибо вам! — лепетала я, семеня за ним, и наконец он повернулся.

— У меня несколько необычное имя — Март! — проговорил он, гордо усмехнувшись.

Мы встречались с ним почти год — я смиренно подавала картошку интеллектуалам и, дрожа мелкой дрожью, бежала «на курсы». В его полупустой квартирке была уникальная коллекция всяких штучек, начиная с плеток и удавок вплоть до некоторых чудес электроники, но на эту же тему. Тут я впервые остро и сильно почувствовала то, о чем раньше лишь пугливо грезила: смертельный ужас и самое острое наслаждение ходят вместе. Из туманных намеков Марта (он продолжал со мной общаться как с малознакомой, каждый раз все было как бы впервые) я усвоила, что он работает лишь «штучно», по заданию какого-то абсолютно законспирированного комитета, правящего миром. Правда, короли, к которым он наведывался, были в основном азиатские, дряхлые, их столицы заросли джунглями. Но разочарование мое пришло не от этого — а от того, что он был такой же узкий педант, как и Гуня, — только наоборот. В нем не было ни капли лихости, а тем более веселости, он двигался как заводной, а когда завод ему не подкручивали, он был почти мертв.

Неужели это и есть весь диапазон жизни — от Гуниной правильности до этого «робота зла», — и ничего больше нет на свете?

Помню, я была в отчаянии: неужто это и есть весь простор, в котором мне разрешено двигаться?

Даже хаты их были рядом: у Гуни — в коммунальных трущобах Мучного переулка, у начала Сенной толкучки, у Марта — высоко над этой же самой толкучкой, в угловом доме на углу Сенной площади и Московского проспекта.

И единственный глоток свободы между двумя пытками занудства — кишение людей, в основном грязных и рваных, на Сенной; но потолкаться среди них, посмотреть, понюхать, послушать — это было долгое время единственной вольностью и радостью в моей жизни. Надо было найти спасение где-то здесь, другого в то время не было — и я нашла. Не помню даже, от кого к кому я шла, — настолько долго я болталась в толпе, что даже забывала, куда двигалась. Март обожал «утренники», сеансы ужаса в самые невинные и свежие утренние часы, — от него ли я шла или к нему — но время было не позднее, самая жизнь. Хотя погода была мерзкая, тот промежуток между зимой и весной, грязный и слякотный и, главное, гораздо более продолжительный, чем сама зима и весна. Ноги чавкают в болоте из грязи и снега, небо лежит прямо на крышах темным одеялом. И тем не менее я чувствовала ликование: сейчас, сейчас что-то произойдет! Хотя что можно найти среди --">