Мишель Фейбер - Багровый лепесток и белый

Помимо блеклых газовых фонарей на дальнем углу улицы, вы никаких источников света на Черч-лейн не различаете, но это лишь потому, что глаза ваши привыкли к более ярким, нежели немощные отблески двух горящих за чумазым стеклом свечей, знакам людского бодрствования. Вы явились из мира, где тьму сметают щелчком выключателя, однако это не единственное энергетическое уравнение, какое допускается Жизнью. Возможны и соотношения куда более шаткие.

Пойдемте со мной в комнату, где горит этот немощный свет. Позвольте мне провести вас через заднюю дверь вот этого дома, по нагоняющему клаустрофобию коридору, в котором пахнет медленно обращающимся в сито ковром и нечистыми простынями. Позвольте спасти вас от холода. Дорога мне известна.

Смотрите под ноги на ступеньках, тут некоторые подгнили. Я знаю какие, доверьтесь мне. Вы уже вон в какую даль забрели, так почему не пройти чуть дальше? Терпение – добродетель, которую ждет щедрая награда.

Разумеется, в скором времени я вас оставлю – я разве не говорила? Да, как это ни прискорбно. Но оставлю в хороших руках, в превосходных. Вот здесь, в крохотной комнатке, где горит немощный свет, вы и обретете первое из полезных знакомств.

Женщина она милая, вам понравится. А и не понравится, большой беды не будет: вы можете, едва она наставит вас на правильный путь, без лишних треволнений бросить ее. За те пять лет, что она шла по миру самостоятельно, ей ни разу не доводилось и близко подойти к тем леди и джентльменам, в кругу которых вам предстоит вращаться; она труждается, живет и, вне всяких сомнений, умрет на Черч-лейн, накрепко привязанной к этим трущобам.

Подобно многим простолюдинкам, и в особенности проституткам, она носит имя Каролина. Сейчас она – видите? – сидит на корточках у большой фаянсовой чаши, наполненной тепловатой смесью воды, квасцов и цинкового купороса. Орудуя странноватым подобием спринцовки, сооруженным из деревянной ложки и старого бинта, она пытается вытравить, вытянуть, словом, как-то истребить то, что лишь несколько минут назад оставил в ней мужчина, с коим вы разминулись всего на секунду. Каролина раз за разом прополаскивает эту штуку, и вода становится все грязнее – верный знак, считает она, что мужское семя кружит теперь скорее в воде, чем в ее теле. Утираясь подолом ночной сорочки, она замечает, что две свечи ее еле тлеют – одна уже обратилась в оплывший пенечек. Не зажечь ли новые?

Что ж, это зависит от того, какой теперь час ночи, а брегета или ходиков у Каролины нет. На Черч-лейн часы имеются лишь у очень немногих. И очень немногие знают, какой нынче год, – как не ведают многие и о том, что со времени, когда небезызвестного еврейского смутьяна отволокли на виселицу, прошло, предположительно, восемнадцать с половиной столетий. Это улица, где люди ложатся спать не в какой-то назначенный час, но когда джин валит их с ног или усталость не позволяет снова лезть в драку. Улица, где люди просыпаются, когда опиум, растворенный в подслащенной воде, которой они поят детишек, оказывается более неспособным присмирять маленьких подлецов. Улица, где слабые заползают в кровати, едва сядет солнце, и лежат без сна, вслушиваясь в шебуршение крыс. Улица, на которой почти совсем не слышны ни колокольный звон, ни рев державных фанфар.

Часы Каролины – это грязное небо с его слабо светящейся начинкой. Слова «три часа ночи» смысла для нее не имеют, зато она в совершенстве изучила взаимные отношения луны и домов по другую сторону улицы. Подступив к окну, она недолгое время пытается различить сквозь намерзшую на стекло грязь хоть что-то, потом поворачивает шпингалет и распахивает окно. Громкий хруст наполняет ее мгновенным испугом – не треснуло ли стекло? – но это лишь хруст льда. Маленькие осколки его осыпаются вниз, на улицу.

Тот же ветер, что оледенил стекло, набрасывается на полунагое тело Каролины, норовя обратить пленку испарины на ее покрытой гусиной кожей груди в посверкивающий иней. Она собирает в кулак обтрепанный ворот просторной ночной сорочки и прижимает его к шее, чувствуя, как под нажимом предплечья твердеет сосок.

Снаружи – почти полная тьма, ближайший уличный фонарь горит в полудюжине домов отсюда. Булыжная мостовая Черч-лейн уже не белеет снегом, дождь с крупой оставили от него лишь комья да талые полосы, похожие на чудовищные выплески семени. Все остальное черно.