Роман Валерьевич Сенчин - Квартирантка с двумя детьми

– А вам это нэ нравится?

– Ну да…

Аркаша стал быстро ходить по сцене, соображая. Качал висящую руку.

– Давайте тэк… Вы играете, и тут прихожу я. Ты, – кивнул на Жору, – говоришь: кто нам мешает? Я говорю: Я – Аркаша Северный. Здэсь рэпетирует всемирно известный ансамбль «Земляне»? А ты говоришь: нет, мы «Россияне». Я говорю: о, вас-то я и ищу. И мы – бахаем. А, как?

Жора флегматично пожал плечами:

– Ну давайте… Только я скажу: мы не «Земляне», мы одна восьмая часть – мы «Россияне».

– Так дажэ лучше! Погнали!

Но ни с первого, ни со второго раза этот диалог записать не получилось. То скрип якобы двери – для этого гнули микрофон – был слишком сильный, то Жора сбивался, то Аркаша. Наконец звуковик остался доволен, и зазвучал усталый марш, потом густой, с хрипотцой баритон:

Над моим городом луна сегодня светит,

Видны, как днём, ладони старых площадей.

И я иду, меня никто, никто не встретит,

А лунный свет заставил вспомнить вновь о ней.

Луна Исакий будто вновь позолотила,

В волшебном свете разведённые мосты.

Прошли года, пускай она меня забыла,

Но этот город – совершенство красоты.

– Прох-ходочку! – крикнул Аркаша, и пианист, будто они заранее договорились, выдал пронизывающее душу соло.

В сиянье золота на Аничковом кони,

Блистает золотом Суворов над Невой,

И как живые, стали юноши Фальконе,

А тень Фальконе будто следует за мной…

После этой песни дело пошло живее. Аркаша в общих словах объяснял музыкантам, как и что играть, махал здоровой рукой человеку за магнитофоном:

– Включай, Серый!.. Перенесёмся в Москву. Песня про печаль.

Ночь тьмой окутала

Бульвары и парки Москвы,

А из Сокольников

Пьяненький тащишься ты.

Денег нет. Мыслей нет.

Машины уносятся вдаль.

И, как всегда, со мной

Пьяненькая печаль…

Пьяненькая печа-аль,

Пьяненькая печа-аль…

– А теперь очень грустная песня про несчастных, но коварных женщин, которых немало в наших больших городах… «Бомжихи».

Эх, у вокзала шляются бомжихи,

Жаждущие выпить и поспать,

Голосом охрипшим очень тихо

Предлагают время скоротать…

– А слэдующей пэсней, – Аркаша вновь переходил на одесский говорок, – хочу вспомнить своего парижского друга Алешу Димитриевича. Поехали, «Рэссияне»!

А я милого узнаю а по походке,

Он носит, носит брюки галифэ,

А шляпу он носит он панаму,

Ботиночки он носит а нариман.

А шляпу он носит он панаму,

Ботиночки он носит нариман…

– Песня о конце гражданской войны!

Четвертые сутки пылают станицы,

Потеет дождями донская земля.

Не падайте духом, поручик Голицын,

Корнет Оболенский, налейте вина.

А где-то лишь рядом проносятся тройки,

Увы, не понять нам загадочных лет, —

по лицу Аркаши скользнуло замешательство, словно он забыл слова, но вступил со следующей строкой вовремя:

Не падайте духом, поручик Голицын,

Корнет Оболенский, налейте вина.

Когда песня закончилась, мужчина в очках заметил:

– Так и не хочешь комиссаров вставлять. А такой ведь образ: «А в комнатах наших сидят комиссары, и девочек наших ведут в кабинет».

– Не лежит душа, Рудик. Но вот не лежит, и все. Не могу про комиссаров петь.

– А так не в рифму получается.

– Шо ж… Следующая песня…

Раза три Аркаша успевал нырять под трибуну. Прихватывал с собой и пианиста.

– Олег, – хлопал его по плечу, – ты отлично чувствуешь мой стиль. Специально учился?

– Да я в «Кронверке» играл.

– О, хорошая школа! Продолжаем?.. А теперь песня про пагубную зависимость под названием «Анаша»…

Опьянение Аркаши, которое проявилось в том, что голос его стал напоминать покрикивания алкашей у павильона, совпало с окончанием плёнки.

– Всё, – объявил человек за магнитофоном. – Генуг.

– Ну и ладненько.

Музыканты, Рудик столпились возле магнитофона и стали слушать куски записи, а Аркаша забрал из-под трибуны пальто и недопитую бутылку вина и спустился к Михаилу, Андрею и Вите.

– А вы кем будете, молодые люди?

– Музыканты.

– Это понятнэнько. А так? – Прищурился. – На стиляг вроде не похожи, и на хиппи…

– Мы – панки, – гордо сказал Андрей.

– М, не слыхал про такое… А звать вас как?

– Майк.

– Свинья.

– Цой.

– Цой? Не вьетнамец, случаем?