Вадим Геннадьевич Месяц - Искушение архангела Гройса

направляясь к туалету. По пути мне встретились два невысоких китайца. Они поздоровались, коротко спросили о сорте бензина и тут же скрылись в сумраке, шумно о чем-то споря на родном языке. Перемены произошли и здесь: раньше ни китайцы, ни даже кавказцы в деревенской местности мне не встречались. У кассового аппарата тоже сидел китаец, крупный, похожий скорее на спортсмена-тяжеловеса, чем на гастарбайтера. Солидный. При пиджаке и галстуке. Увидев меня, он громко рыгнул, но, прикрыв рот рукою, тут же объяснил:

– Извините, это мой чай.

– Мне на двести тысяч, – сказал я, рассматривая выбор напитков в мобильном холодильнике. – И бутылку воды.

– Берите без газа, – сказал китаец с удивительной сердечностью, и я не услышал ни фальши, ни акцента. – Я всегда пью воду без газа.

– Принципиально?

– Нет, просто так полезнее. Я не хотел бы вдаваться в детали, но вам будет лучше, если вы возьмете без газа.

– Ну хорошо, – пожал я плечами. – Давайте одну бутылку.

Он встрепенулся.

– Нет. Пожалуйста, возьмите побольше. Возьмите десять. Ну, хотя бы восемь бутылок. Они вам пригодятся.

– Почему вы так думаете?

– У нас лучшая вода в республике. Это последний ящик. Поверьте мне на слово. Это очень хорошая родниковая вода. Теперь такая вода – редкость.

– Ну, если вы настаиваете, – сказал я шутливо, – давайте ящик. Что за вода, кстати? «Боржоми»?

– Да, – расплылся он в улыбке. – Она самая. «Боржоми» без газа. Настоящий «Боржоми» всегда без газа.

Я вытащил ящик из холодильника, расплатился. Потом подмигнул ему и довольно натурально рыгнул:

– Извините, это мой кофе…

Китаец улыбнулся, помахал рукою:

– Приезжайте еще. У нас лучший бензин, лучший «Боржоми»!

Заправщики возились с моей «Вестфалией» долго. Давно стемнело, но по движению их теней можно было понять, что они протирают корпус автомобиля от пыли. Один стоял на коленях у двери водителя, с мультипликационной скоростью водя по ней тряпочкой. Увидев меня, он открыл дверцу.

– Пожалуйста, товарищ. Садитесь, пожалуйста. Можно попросить вас о маленьком одолжении?

Он тараторил, и я поначалу воспринял его слова за некую вежливую абракадабру.

– Об одолжении! Маленьком одолжении! Это вопрос чести. Я дал слово. Это очень серьезно, товарищ. Вот деньги!

Увидев пачку долларов в его руках, я прислушался. Речь шла о дочери этого человека и ее подруге. Парень просил, чтобы я забрал их в Плещаницах и довез до аэродрома. Мне пришлось бы сделать небольшой крюк, но денег за услугу он предлагал чудовищно много. Судя по толщине пачки, десять или даже больше тысяч долларов.

– Деньги передать девочке? – Хотя мне было не по пути, я уже почти согласился. – На родину? Ваши сбережения?

– Нет, это вам, – кивал он благодарно, почти униженно. – Это вам за работу.

На сумасшедшего он похож не был, и я решил, что столкнулся с трудностями перевода. Вытащил сотню из пачки и повертел перед его носом.

– Это – за работу. Остальное – девочке! Правильно? Деньги – Китай, да?

В разговор включился второй работник, он оказался еще настойчивее первого:

– Почему Китай? Мы из Японии. Мы японцы, товарищ. Японские коммунисты. В изгнании. У нас тоже есть коммунисты. Вы не знали?

Я начал нервничать.

– Все, ребята. Забираю девочек на остановке, и баста. Деньги передаю вашей дочери.

Я хлопнул дверью, процедил сквозь зубы привычное слово «товарищ» и выскочил на проселок.

– Деньги вам! Вам! – кричали азиаты, чуть не приплясывая.

Единственный фонарь, болтающийся над будкой кассира, скудно освещал их изломанные силуэты, придавая зрелищу жалкий и зловещий шарм. На душе остался неприятный осадок, словно после дурацкого представления. Почему они доверили мне такую кучу денег? Может, что-то срочное? Я надеялся, что произвожу впечатление порядочного человека.

Светало. Я подъезжал к Вилейскому водохранилищу. Мир окутывал туман: клочья его поднимались от воды, скользили по ней, выползая на шоссе. Лес ненавязчиво напоминал о своей древней тайне, поскрипывая отсырелыми стволами. Пачка денег покоилась на пассажирском сиденье, излучая, казалось, какое-то самостоятельное свечение. Темнота рассеивалась, окрашиваясь в фиолетовый и лиловый. Лунный свет дробился на поверхности водоема и постепенно вплетался в завязь рассвета, распыленную над линией горизонта. Я включил радио. Салон заполнился непривычно возбужденной литовской речью. У соседей началось что-то вроде голодного бунта. Я не --">