Олег Владимирович Зоберн - Автобиография Иисуса Христа

жизни, прочь, прочь от моих смертных родителей.

В Нацерете жила девочка Ревекка, которая мне нравилась: маленький пухлый рот и глаза, наполненные темным огнем. Она была очаровательна и упряма, и какая-то особенная сладость таилась в этом ее упрямстве – его хотелось тихо и настойчиво сломить. В ней, в ее стройном смуглом теле, было заключено горячее и хрупкое дыхание бытия. Она была похожа на горный тюльпан. Или на анемон. А в моем отце жизнь дотлевала… А матери не было дела до меня.

Но и Ревекка не стоит того, чтобы погружаться в прошлое. Я не хотел возвращаться домой.

«Может быть, отправиться в Афины, чтобы продолжать учиться?» – думал я. Никандрос к тому времени уже научил меня всему, что знал сам, в том числе эллинскому языку и латыни, азам риторики и философии, а еще – определять путь и делать небольшие прогнозы событий по звездам. Я даже читал с ним римских поэтов, разбирая каждую строку: Вергилия, Катулла, и они нравились мне больше, чем Книга Премудрости Бен-Сиры или описание мрачных подвигов Юдифи – кровожадной девственницы, отрезавшей голову доверчивому Олоферну^[3]. Помню, как меня взволновали впервые прочитанные строки Эмпедокла Акрагантского: «Радуйтесь – бог среди вас! Из смертного стал я бессмертным». Я держал в руках свиток, и казалось, Бог стоял за моей спиной, вызванный этим стихом из бездны.

Рожденный на кладбище, я лежал на конюшне и думал: кто я? Неужели я создан только для того, чтобы в этом удивительном мире заменить собой ночующую лошадь? Глаза слипались. Я свернулся на соломе, как зверь. Ночи на исходе месяца нисана^[4] еще холодны… «Родители говорят, что мы царского рода, – размышлял я, – но царем чего могу быть я?»

Звуки Иерусалима не доносились туда из-за высоких стен, но на территории Храма был слышен рев жертвенных животных в загонах. Они чувствовали, что им конец.

Меня кормили, я выполнял мелкую работу. Иногда хотел поговорить с кем-то из священников, но они отмахивались от меня, как от слепня. Было обидно. А может, они боялись сказать правду и это нежелание сообщить мне правду являлось актом милосердия по отношению ко мне?

Родители нашли меня через три дня.

Поскольку я должен был прийти из Храма в дом Феодосия, они решили, что я потерялся где-то в Иерусалиме, и в поисках сына бродили по узким улицам и площадям, расспрашивая людей, заглядывали в темные подвалы, дворы и лавки торговцев, пока не догадались вернуться на территорию Храма. Впрочем, там, среди тысяч паломников, они тоже обнаружили меня не сразу.

Мать злилась и ругала меня. Когда она была в таком состоянии, рядом с ней кисло молоко и спотыкались лошади. Ее большие выпуклые глаза выражали упрямое непонимание, смешанное с горчайшей обидой на судьбу. Она поблагодарила одного из левитов за то, что они приютили меня. Ей пришлось дать ему три драхмы, и она не раз еще мне это припомнила, потому что мы были бедны.

Затем мы вышли в город, и возле рыночной площади она прилюдно стала кричать, что я позорю весь род. Мимо прошла богатая горожанка, следом за ней раб нес две корзины. Этот раб посмотрел на меня и усмехнулся. Иосиф отчужденно молчал, опираясь на свою палку. Я оскорбленно подумал, что даже дешевый раб стоит тысячу денариев, а мать только что купила меня за три монеты.

Возле Северных ворот она немного успокоилась, но продолжала причитать:

– Что ты делаешь с нами? Ведь мы таскались по всему Иерусалиму, ища тебя. Мы думали, что тебя украли… Увели куда-то обманом… Ты считаешь себя умнее нас? Почему ты не помогаешь отцу и столько времени проводишь с этим проклятым Никандросом? Это он всему виной! Чтоб он подавился своими папирусами! Почему ты слушаешь его больше, чем родителей? Да ты не умнее ящерицы, спящей под колесом телеги!

Мне это было непонятно: мать такое большое значение придавала тому, что сама воспитывалась в Храме несколько лет, а я пробыл там всего три дня, и она так недовольна. Да, она хотела, чтобы я перенял дело отца и стал когда-нибудь уважаемым человеком, как она любила выражаться. Уважаемым мастером, который кормится от рук своих, как предписывает закон пророка Моисея… «Не дать сыну профессию, – повторяла она, – все равно что отказаться от него». Ну и что бы я делал? Мастерил рукояти заступов, топорища и грабли, сколачивал столы, лавки да кресты для бандитов? Нет-нет, если не обманывать себя, надо сказать: наиболее уважаемые люди получают пропитание от чужих трудов. Не зря же я в четыре года умел --">