Илья Наумович Крупник - Наискосок

невероятный, большой, черный.

— Ну все, — оборачивается водитель, немолодой, угрюмый человек. — Дальше пешком пойдете.

Они шли по асфальтовой пологой дорожке. Женщина впереди, худенькая, в джинсовой куртке, брючках, сумка через плечо на ремне. Белокурые волосы ее вовсе не крашенные… Красивые.

Памятник был густого чугунного цвета: огромные, плотно сгрудившиеся люди. Первый вытягивал черные длинные руки вперед, сжатые в кулаки. Сбоку прижимался к нему стоявший на коленях маленький человек. Позади еще кто-то поднял вверх высоко черную ладонь.

Они стояли оба, задрав головы. Наконец молча пошли кругом. Нигде ни надписи никакой, ничего.

Невдалеке нечто похожее на дом с окнами, но плоской крышей, и длинный он, продолговатый.

Все окна были с решетками, а перед окнами вроде бетонные подоконники, широкие.

— Я залезу, посмотрю. — Она оборачивается. Они стоят рядом у последнего от торца окна. Какие у нее большие вопрошающие глаза. Только совсем не такие, как у Лизки, хотя они голубые, но Лизкины словно без зрачков, словно ничего не выражают.

Он, вцепляясь в решетки, влезает тоже на подоконник, а она очень ловкая. Сколько ей лет? Когда рядом, он даже чувствует тонкий такой запах — кажется, что вовсе не косметики.

Они глядят сквозь решетки.

— Ничего не видно, — говорит она, прижимаясь лбом. — Вот, что-то лежит. Плиты, кажется, одна на другой. И кирпичи светлые. А вы видите?

— Да. Но это, по-моему, не склад. На задней стенке, — он всматривается вбок, вдавливаясь щекой в решетку, — там что-то написано, большие буквы, но отсюда не прочтешь.

Спрыгнув, они идут вдоль стены. На белой стенке фломастером нарисован контур красного большого сердца, и надписи разные вкривь, вкось «Петя лох», «Я тебя люблю», «За что ты обиделась на меня?» Мальчишки и девчонки развлекались.

Двери в переднем торце, как ворота, и тоже решетчатые, заперты на висячий замок.

Отсюда видны там словно пустые витрины, ближе к стене, и те же светлые кирпичи, плиты. То ли не закончена еще работа, то ли брошена.

На задней стенке можно уже прочесть белые буквы, часть фразы «…оккупантами здесь расстреляны 120 тысяч…»

— Господи! — говорит она. — Это ж музей! Хотели, наверно… Господи!..

Снова они у памятника. Рывком она раскрывает сумку и вынимает оттуда камни.

Нагибаясь, начинает раскладывать, прикладывать их к подножью один, другой, третий, еще, еще, еще, еще камни.

— У меня муж, — задохнувшись, говорит она, — он умер, он меня старше, очень; он просил, я приехала, здесь все родные его в земле, отец, мать, старики, все родственники, много, много… Он сказал, у евреев полагается класть не цветы, камни. У меня муж был еврей. — И она заплакала вдруг, всхлипывая, обеими руками стискивая, прижимая к себе сумку.

Маршрутки на прежнем месте не было. И нигде ее не было. По всему судя, тут есть еще другой выход. Вернее, вход. Вдалеке, и правда, виднелась, похоже, арка. А он ведь слышал раньше про этот памятник, но война была так давно; когда он родился, с той войны прошло больше двадцати лет.

Они молча шли рядом в сторону арки по асфальтовой дороге.

Нужно хоть что-то сказать… Ну хоть что-то… А слов не было. Ну хоть как ее зовут. Что сказать. Как. Все не то. Откуда приехала?.. Все не то. Он не мог, боялся взглянуть ей в лицо.

— Прощайте, — не поворачиваясь к нему, она кивнула, когда вышли из арки, и быстро пошла, свернула в переулок.

Кругом было совсем пусто. Стояли низенькие, побеленные, с плетнями-заборами почти уже деревенские дома.

Он шел мимо этих низких домов, заборов, потом — то ли начинался лес, то ли пригородные посадки, он повернул назад. Можно, наверное, прожить ну чуть не половину жизни, а остаться вот таким… Почему?.. В детстве, в юности виновата, конечно, болезнь, но сейчас…

Когда было ему лет пять, он сидел еще в специальной колясочке на детской площадке. «Папа! — звал он его. — Папа, почему никто со мной не играет?» «А ты… — Подходил быстро папа. — Ты придумай чего-нибудь сам. А? Ты же выдумщик, выдумщик».

— Здравствуйте. — Бесшумно подошел кто-то сзади, поравнялся, поглядел и так же бесшумно пошел дальше, обгоняя. Это был плотный, черноглазый, черноголовый, в черной куртке непонятный человек. Из-под куртки у него свисала сбоку полукругом витая блестящая цепочка. Вроде под курткой пистолет.

Человек уходил быстро, дальше, бесшумно, и уже нет его — свернул за деревья. Может, это лесник?..

Какой же --">