Даниил Александрович Гранин - Рассказы

нее нахлынуло. Недослушав, он прервал, да, он получил ее ФОТКУ, зря она послала на банк, письмо распечатали как обычную корреспонденцию. Дурацкая эта надпись доставила секретариату большое удовольствие.

Объяснял, не повышая голоса, ровно, жестко.

— Никак не думала, что письма просматриваются, — виновато сказала она.

— Хотя бы приписала «лично». У тебя ко мне дело?

— Нет, просто так. Глупо, конечно, — она попробовала улыбнуться.

— Да уж, выставила меня на потеху, — сказал так же непримиримо. — Перед всеми. Ты не понимаешь, кто я.

Она вдруг рассердилась.

— Стыдишься? Чего? Что в этом стыдного?

Он отмахнулся.

— Ничего ты не понимаешь, — лицо его дернулось. — На память! На кой черт мне эта память. Ты что, думала меня пристыдить?

Она изумленно уставилась на него.

— Ну ты дурень, — вырвалось у нее.

Он хмыкнул, впервые оглядел ее сверху донизу.

— А ты вполне… Подумать только, сохранилась эта надпись. Ты почему ничего не спрашиваешь, как я, что у меня?

Тот Паша Пряхов исчезал вместе с губной гармоникой, беседкой. Она с интересом смотрела, как он исчезает и появляется этот.

— Да, только надпись и сохранилась, — сказала она.

Он нахмурился, вникая.

— Ладно, лирика и все прочее, допустим, а сейчас чего, дело у тебя какое, давай не тяни.

Подступили слезы, она не понимала, с чего это, потому что ей следовало смеяться.

— Ко мне просто так не ходят, — сказал он. — Это нормально. Такое времечко. Так что не стесняйся.

— Да, было у меня дело. Важное.

— Важное?

— Очень.

— Ну, отбомбись.

— Забыла.

— Кончай.

— Забыла и ладно, не стоит вспоминать, — она постаралась улыбнуться, но не знала, получается ли у нее.

— Всем что-то надо, — он обвел рукой свой кабинет, отделанный под старину дубовыми панелями, с массивной резной мебелью. — Видишь, какой выпендреж, а на деле, знала бы ты, что за всем этим.

Он протянул ей карточку:

— Тут номер прямо на трубку. Звони. Что могу, сделаю.

Помощник провожал ее вниз, до охраны.

— Все о’кей? — справился он.

— Нормально, — сказала она.

— Шеф сказал про свое назначение, мы ведь на днях сливаемся.

— Это хорошо, что вы сливаетесь.

На улице шел быстрый солнечный дождь, совсем как тогда, воздух поблескивал и можно было спокойно идти, не пряча слез, впрочем, может быть, ей казалось, что это слезы.

Пациент

Памяти Игоря Ч.

Ночью он упал с кровати, а ему показалось, что скатился в воронку от снаряда. Надо выбраться, иначе он замерзнет. С ним однажды это уже было на фронте под Мгой. Он стал карабкаться обратно в кровать.

Земля осыпалась под руками? Стены воронки были крутые. Дело было ночью. Шел обстрел. Немцы били из тяжелых орудий. Сто пятьдесят. Или двести двадцать. Он выбрался и дал команду стрелять. Он знал, откуда они бьют, они били из Александровки. Но связь прервалась.

Ему было за семьдесят, никого из ребят уже не осталось — Санька спился, Серега стал мафиози, сидел. Единственный, кто еще действовал, это Паша, их полковник. Он был моложе их всех. Теперь он большая шишка, Павел Афанасьевич, первый зам или вице…

Пашка орал на него за то, что нет связи, грозился отдать под трибунал. Тогда майор Медведев тоже стал кричать, что рация дерьмовая, аккумуляторы сели, никто не заботится, а эти штабные крысы играют со своими блядями в карты.

С трудом, кляня его, санитарки втащили на кровать. Сестричка Таня в сердцах дала ему по рукам, чтобы не лапал. Она поставила решетку на кровать, подтерла за ним лужу, назвала засранцем.

А в медсанбате у него была Люда. Он мчался к ней на мотоцикле, и они уходили в какой-то чулан, в конце коридора, где хранились тюфяки.

Назавтра приехал к нему Павел Афанасьевич. Его сопровождал главврач, начальники больницы и какие-то холуи.

Поговорили. Паша сидел, а те стояли позади. Паша спросил, что ему надо. Ничего не надо. Но Пашка настаивал — может, в другую палату, двухкомнатную, может, какое особое питание? Под накинутым на плечи накрахмаленным халатом блестел-переливался костюм сизого голубиного цвета. Попросить, что ли, такой роскошный костюм? Смех его не понравился Паше.

— Ты чего смеешься? — строго спросил он.

Он долго смотрел на Пашу, на его отвисшие щеки, на рыжие пятна на руках. Тоже скоро умрет.

— Зря ты упрятал Медведева в штрафбат, — вдруг сказал он Паше. — В сущности за --">