Харуки Мураками - Мужчины без женщин

желудок скрутило, словно его пытал опытный инквизитор. Рот затопило слюной.

Чтобы достигнуть источника запаха, однако, ему придется спуститься по лестнице. Ему и по ровному-то полу было трудно перемещаться. А преодолеть эти семнадцать ступенек – совсем кошмар. Обеими руками Замза схватился за перила и приступил к спуску. Худые лодыжки готовы были подломиться под его тяжестью, и он несколько раз чуть было не покатился кубарем вниз. А когда всякий раз изгибал тело, чтобы не упасть, все кости и мышцы у него стонали от боли.

О чем же думал Замза, с таким трудом спускаясь по лестнице? Главным образом – о рыбе и подсолнухах. Превратись я в рыбу или подсолнух, думал он, жил бы себе спокойно, а не мучился вот так вот на ступеньках. Какое отношение ко мне имеет подобное беспредельно опасное занятие, да еще и в таком неестественном виде? Полная бессмыслица.

Достигши нижней, семнадцатой ступеньки, Замза выпрямился, призвал на подмогу все оставшиеся силы и поковылял на манящий запах. Он пересек вестибюль с высоким потолком и шагнул в раскрытые двери столовой. На большом овальном столе была разложена еда. Стояли пять стульев, но вокруг – ни души. От блюд подымались белые пряди пара. Центр стола занимала стеклянная ваза с дюжиной лилий. У четырех мест лежали белые салфетки и приборы – нетронутые, судя по виду. Казалось, люди сели завтракать, но некое внезапное и непредвиденное событие заставило их встать из-за стола. Они поднялись и куда-то исчезли – и произошло это буквально только что. Что случилось? Куда они делись? Или их забрали? Вернутся ли они доедать завтрак?

Но у Замзы не было времени обо всем этом рассуждать. Рухнув на ближайший стул, он голыми руками стал хватать любую еду, до какой мог дотянуться, и запихивать себе в рот, не обращая внимания на ножи, ложки, вилки и салфетки. Хлеб он рвал на куски и пожирал его без конфитюра или масла, целиком заглатывал толстые сардельки, поглощал крутые яйца с такой скоростью, что едва не забывал их чистить, загребал горсти еще теплого картофельного пюре и пальцами подцеплял маринованные огурчики. Все это он жевал вместе, а остатки запивал водой из кувшина. Вкус не имел значения. Пресный или пряный, острый или кислый – ему все было едино. Главное – заполнить полость у него внутри. Ел он самозабвенно, словно бы на скорость. Так увлекся он едой, что в какой-то миг, облизывая пальцы, по ошибке впился в них зубами. Повсюду разлетались объедки, а когда на пол упало и вдребезги разбилось большое блюдо, он не обратил на это совершенно никакого внимания.

Обеденный стол теперь выглядел ужасно. Как будто в открытое окно налетела стая сварливых ворон, наелась до отвала и унеслась прочь. Когда сам Замза насытился и откинулся на спинку стула, переводя дыхание, на столе почти ничего не осталось. Нетронутой стояла лишь ваза с лилиями; будь там меньше еды, он бы сожрал и их. Вот до чего он проголодался.

Долгое время он сидел рассеянно, витая в облаках. Опустив руки на стол и еле дыша, он пялился сквозь опущенные ресницы на лилии. Насыщение подступало медленно, словно приливная волна. Он ощущал, как его полость постепенно наполняется, вытесняя пустоту.

Он взял металлический кофейник и налил кофе в белую керамическую чашку. Пикантный аромат что-то напоминал ему. Но сразу он не вспомнил; память возвращалась толчками, смутные воспоминания постепенно сменялись более четкими. Странное то было чувство – как будто он из будущего припоминал настоящее. Словно бы время как-то раскололось надвое, и память и опыт теперь вращались замкнутым кругом, одно следом за другим. В кофе он налил побольше сливок, размешал пальцем и выпил. Хотя кофе остыл, какое-то тепло в нем еще оставалось. Он подержал жидкость во рту, затем осторожно пустил ее ручейком себе в глотку. И понял, что это его несколько успокаивает.

Как вдруг ему стало холодно. Сила голода затмила собою все остальные его чувства. Теперь же, когда он насытился, утренняя прохлада студила ему кожу, и он задрожал. Огонь в камине погас. Отопление, похоже, не включали. А помимо прочего он был совсем гол – и даже бос.

Он осознал: надо найти, что можно на себя накинуть. Так было слишком холодно. И не очень прилично, чтобы предстать перед людьми. Могут постучать в дверь. Или те, кто садился завтракать, вернутся. Кто знает, как они себя поведут, застав его в таком виде?

Все это он понимал. Не подозревал, не воспринимал интеллектом – он просто это знал, чисто и ясно. --">