Святослав Юрьевич Рыбас , Надежда Павловна Кожушаная - Разлука [=Зеркало для героя]

понравится, я и на годик сдать могу.

— Разберемся. — Сергей протягивает руку. — Значит, денька через три.

— Три так три. — Старичок уважительно пожимает руку, спрашивает: — А супруга ваша что не посмотрела? Такую даль ехать и не посмотреть.

Сергей оглядывается на жену…

…которая раздраженно курила, прислонившись к машине.

— Болеет она. Голова.

— Ай-яй-яй. — Старичок, сочувственно покачав головой, идет к дому. Сергей берет за руку дочь, ведет к машине.

— Лучше бы такими деньгами коридор обклеил, хоть видно было бы, — жена давит окурок сапогом, — раньше хоть бесплатно блажил.

Дочь и жена усаживаются на заднее сиденье. Сергей отходит от машины и замирает в положении «смирно!». Отдает скульптурам честь и четким шагом подходит к передней дверце. Садится.

Даша смеется с удовольствием, жена отворачивается в сторону.

Машина, пробуксовав, срывается с места.

Они едут по ухабам, машину потряхивает. Даша улеглась на заднем сиденье. Жена равнодушно, бессмысленно смотрит в окно, потом говорит в воздух:

— Второго родить, что ли?..

Сергей не отвечает.

«Суд над преступниками закончился, — читал Кирилл Иванович, — публика поднялась на ноги и аплодировала стоя. Алексей Николаевич с трудом сдерживал слезы, вспомнив эту сцену. Сознание его вернулось к действительности. Он оглядел друзей, стоявших рядом с ним. „Можно приступать к демонтажу!“ — сказал Ефим Иванович Пьянков.

Так была остановлена и демонтирована Рыбинская ГЭС».

Сергей, а прошло уже больше трех часов, как отец начал читать, облегченно вздохнул.

Но отец перевернул страницу и прочел:

— «Эпилог. Прошел год. Друзья ввосьмером стояли перед спасенной землей и окидывали ее взглядами. Благодатная нива расстилалась перед ними. Видны были пионеры, пришедшие на уборку урожая. Девочки сплели венки и надели их на головы…»

Сергей прикрыл лицо ладонью и помассировал виски.

— «…Мальчики пели пионерскую песню. „Трудно представить себе, — сказала Николаю Ильичу Лидия Ивановна, — что, если бы не Георгий и не Игнат Васильевич, наша земля была бы уничтожена“. Николай Ильич благодарно улыбнулся.

Георгий и Вера стояли поодаль, держась за руки. Вера была в белоснежном платье, похожая на невесту. Георгий повернулся к Вере и спросил Веру…» Два раза «Вера». — Автор взял ручку и вычеркнул слово. — «Георгий повернулся к Вере и спросил: „Вера, на какой прекрасной земле мы живем!“ Девушка покраснела и посмотрела на Георгия…

…Глаза ее говорили больше. Он понял и приблизился к ней: „Вера, я люблю тебя и прошу тебя стать моей женой“».

Сергей слушал из последних сил.

— «Они стояли рядом, молодые и одухотворенные». — Автор покраснел, но дочитывал. — «Девушка повернула к нему свое лицо, он наклонился и поцеловал ее в губы». — Кирилл Иванович снял очки, закрыл тетрадь, сказал: — Писав эту повесть, я пережил все те чувства, о которых здесь говорится: любовь, страх, ненависть. Болела голова. Не мог спать несколько ночей. Я человек обычный, и если переживаю такое, значит, тысячи и тысячи людей поймут и проживут то же, что и я.

— Все? — спросил Сергей. Встал.

— И последнее, — сказал отец. — Понимаю, что подобный финал может вызвать нарекания, но, по моему убеждению, цель искусства — предложить выход из тупика, уверить читателя в том, что справедливость торжествует всегда, в любом случае. Если человеку однажды доказать, что у его идеи никогда не будет будущего, человек умрет. А положительный финал убедит читателя в том, что борьба его во имя родины осмысленна и верна. Все.

— Давай пять. — Сергей пожал отцу руку. — Молодец. Приедем, я глазами посмотрю. — Раздернул шторы, впустив в комнату поток солнечного света. — В общем, так. Билеты я заказал, дачу снял. От Москвы сорок минут на электричке. На сборы три дня. Навещать поначалу будем не часто: Дашка пошла в музыкалку, но выходные все твои.

Кирилл Иванович пожал плечами. Выдохнул что-то вроде «да!».

— Батя, кончай, — сморщился Сергей, — я обещаю: приедем, прочтем. Ты как будто бы писатель, я как будто бы читатель.

— Переезда не будет, — сказал отец, сжав кулаки. Сидел прямо.

— Почему? Потому что Сереже не понравился папин роман? Сколько ты читал? Больше трех часов. Сережа сидел и слушал. Тебе же не понравилась моя диссертация.

— Повесть здесь ни при чем. Я читал, нимало не заблуждаясь на твой счет. Ты и твои друзья — люди конченые, --">