Лев Клиот - Судьба и воля

оклад – 30 лат в месяц. Он был ужасно горд тем, что его маленький сын продолжил его дело с таким успехом, с такой необычной для совсем еще юного человека хваткой.

Тринадцатилетие Бориса Залесского праздновали со всей широтой зажиточного благополучного семейства.

В синагоге на улице Пейтавас, где у отца было свое почетное место, Борис прочел наизусть часть недельной главы Торы, и отец поблагодарил бога за то, что ему позволено было вырастить такого замечательного мальчика и что теперь этот мальчик, став взрослым, сам может отвечать за свои поступки.

На праздник пригласили всех его друзей, близкую родню и партнеров отца по работе. Дом был переполнен людьми, шумом их общения, музыкой, запахами ломящегося от яств стола. В его спальню сгрузили целую гору подарков, и главным был новенький, сверкающий никелированными частями и спицами велосипед. За столом говорили речи, восхищались Борькиными необыкновенными способностями. Мама плакала и целовала его после каждого такого тоста. В его жизни никогда больше не будет такого светлого, пронизанного любовью, искрящегося счастьем праздника.

Борька рос в женском царстве. Его мать, Дина, выглядела так молодо, что могла сойти за подружку своих дочерей. Она сохранила стройность, нежную розовость тонкого лица и веселинку в своих черных глазах, всегда готовую раскатиться обворожительным рассыпчатым смехом. Сестры-погодки – Ханна, Эстер и Гита – приводили в дом своих многочисленных приятельниц, и Борька с самого детства варился в этих девичьих переживаниях, их интимных секретах и мечтаниях. Он был всеобщим любимцем и отвечал сестрам взаимностью, но подсознательное заставляло искать в себе те качества, которые не позволили бы ему растворится в мире розовых бантов и голубых лент. Он лавировал на контрастах, и женское окружение не размягчило, а напротив, отточило его мужественность.

Первый опыт влечения к противоположному полу он пережил, когда ему не было и десяти. Среди сестриных подруг была девочка чуть старше его. Ее звали, как и его мать, Диной. В главном зале их дома были диваны на высоких ножках. Они позволяли малышне пролезать под ними по паркету по-пластунски, и дети затеяли игру. Распластавшись по полу, они по очереди проползали под этими диванами, для скорости вытаскивая друг друга за руки или за ноги. Так у них выстраивался ручеек кругового движения.

Борька ловил момент, когда надо было вытаскивать Дину, и хватал ее за ножку: вначале за лодыжку, потом за коленку, а потом и выше. И тогда он почувствовал неизведанное раньше волнение. Прикосновения к ее бедру вызывали у него такие приливы крови, что ему казалось, что у него горит кожа… Он делал вид, что ничего особенного не происходит и он касается того места выше коленки случайно, просто так вышло, ведь движение ручейка должно быть быстрым и безостановочным. Но однажды он встретился с Дининым взглядом, и в ее прищуре было такое, что он понял: его прикосновения не остаются незамеченными, и ее это тоже волнует. Это открытие придало ему смелости, и у них с этой красивой девочкой установились тайные отношения.

Теперь везде, где им удавалось остаться наедине, он прикасался к ней в тех местах, которые казались ему наиболее притягательными. Она молчала, но резко пресекала все попытки его рук добраться до самых потаенных. Все это происходило в полном молчании и постоянном опасении, что их заметят. Дина уходила неожиданно, как только ее прелестное личико розовело, без «до свидания» и без обещания прийти еще раз. И Борька потерянно оставался в одиночестве и недоумении. Ему не с кем было поделиться своими переживаниями и этим опытом. Его друзья подняли бы его на смех, и он стал бы презираемым девчоночьим подъюбочником. С сестрами не то что советоваться, а просто не пережить того позора, которым он покрыл бы себя, рассказав им о том, что чувствует. Так ему казалось. Роман этот длился недолго. Родители Дины переехали в Вильно, и девочка осталась в его воспоминаниях как самый сладкий цветок, который ему удалось только понюхать.

Совсем другие события разворачивались на повседневном мальчишечьем фронте. Район, где находился их дом, был поделен между тремя «бандами». «Банды» – это им так хотелось называться. Никакой реальной вражды и преступного акцента среди мальчишек, разделившихся по национальному признаку, не было. Евреи, латыши и немцы группировались по такому принципу только когда происходили события, --">