Юрий Васильевич Антропов - Роевник дедушки Ераса

помине... — сказала бабушка Наталья, сконфуженно слезая с кряжа. — Не узнаешь, поди? — удивленно и тоже насмешливо, как бы сразу отмежевываясь от нашей затеи, обратилась она ко мне.

— Володя?..

— Ну! — радостно поддакнул парень и, не слезая с лошади, поочередно подал каждому из нас руку. — А я еще издали догадался! Здорово, дядь Вась! Здрасьте!..

Ох, и рука же была у моего не то троюродного, не то четвероюродного брата! Тиски — не рука!.. Тетя Фрося, его мать, — племянница бабушки Натальи, папина двоюродная сестра, так? Значит, кто мы с ним? Троюродные?.. Большая родня, по старым-то временам, а нынче я вот и не вспоминал уж сто лет про Володьку, а ведь во время эвакуации, когда я жил в деревне, мы были с ним не разлей-вода...

Он все сидел в седле, о чем-то говорил с отцом и быстро взглядывал на меня и Люсю, а я откровенно любовался им. «В кого же он в нашей родне такой здоровяк?» — перебирал я в памяти своих ближних и дальних родственников.

— Ты че, баушка, заставила их не делом заниматься? — говорил Володька в это время бабушке Наталье, явно стесняясь моей жены, хотя и не подавая вида. — От вам неймется! Переказывал же с мамкой: управлюсь с пасекой — приеду и развалю этот кряж!

— Дак я это знаю, ты-то бы приехал, — оправдываясь, сказала бабушка Наталья, — Вот все Вася с Витей придумали...

— Ты, поди, — встряла бабушка Арина, опять взбираясь на крыльцо, — пасеку перевозишь куда, что ли?

— Ну! — сказал Володька. — Да не свою — чужую! Подсудобили!.. Дед-то Власка довел своих пчел, пораспустил рои да и бросил пасеку-то, мотанулся в город, к сыну, а мы отдувайся! Вчера на правлении дали разнарядку: каждому пасечнику перевезти из Разливанки по двенадцать ульев и слить со своими. А на кой они, к примеру, мне, Власкины пчелы: запущенные, того и гляди добрых пчел пережрут...

— А в Разливанке, — сгоняя слепней с лошадиной морды, спросила бабушка Наталья, — значит, не будет пасеки?

— А то будет!..

— Во как... А ведь там когда-то завсегда самый лучший мед брали... — поджала губы бабушка Наталья.

— Разливанка? — встрепенулся отец. — Это, мама, где наш покос был? М-м-м... Места-то какие!..

— Там теперь лес рубять, — сдержанно заметила с крыльца бабушка Арина. — Сказывають, понагнали машин...

— Полно! — подтвердил Володька. — Мы вот возим, — кивнул он себе за спину, и мы только теперь заметили волокуши из гибких елочек, привязанных комлями к седлу; между елочками, как в люльке, были увязаны два улья, — а кто-то один сидит на пасеке, караулит. По очереди. А то вчера приезжаем— глядь: на подвале замок сорван, и некоторых рамок с вощинкой как не бывало: видно, ночью шуровали, позарились на вощинку — думали, мед...

— Мед к заднице льнет... — сказала бабушка Арина, глядя в сторону разливанских гор. Им с бабушкой Натальей особенно больно было всякое надругательство человека над природой. А в Разливанке сейчас валили вековые кедры — мачта к мачте, и попутно с этим нужным делом губились ягодные участки, полосовались тракторными колеями вдоль и поперек цветочные луга.

— Дак я поехал, — сказал Володька, — а то мне еще один рейс делать... А я счас Леньку Куприхиного с пилой «Дружба» к вам подошлю, дядь Вась, он в полчаса этот кряж развалит... В гости-то ко мне придете? — спросил он вдруг неуверенно, глядя в основном на меня. Что-то в его взгляде изменилось. — Пришли бы! Я управлюсь с перевозкой к вечеру-то... Порыбачим, харюсков половим...

— А есть? — опять встрепенулся отец. — Твоя пасека-то где, Володя?

— Да все там же, на Мяконьком!

— Это где раньше дядя Ерас сидел?.. — припоминая первого колхозного пасечника, отца двоюродной сестры Фроси и, стало быть, родного деда Володьки, мучительно и счастливо (он помнит еще все это!) хмурил брови отец. Он и сказал-то «Ерас», а не «Герасим», — сказал так, как звали пасечника в деревне.

Тут и я вспомнил: «Эва! Забыл дедушку Ераса!.. Так вон в кого Володька!..»

— Там, там, дядь Вась, где ж еще-то... — сказал Володька и совсем стал пасмурным. — Только уж после дедушки Ераса-то перебывало на пасеке... Дак придете?

— Придем, придем! — заверил я. — К вечеру, к самому клеву, и будем!

Вовка улыбнулся и поехал было, но бабушка Наталья, заметно недовольная каким-то непонятным нам поворотом дела, не утерпела, чтобы хоть слабо да не возразить:

— Ты бы, Вовонька, не связывался с Ленькой-то Куприхиным, на кой он те сдался! Опять беду наживешь...

Вовка --">