Павел Верещагин - Старые фотографии

примостившаяся сбоку на женской голове и держащаяся там каким–то чудом, потайной булавкой или резиновым шнурком, пропущенным под узлом волос. В следствие своих миниатюрных размеров шляпка не может греть или защищать от снега или дождя; она создана исключительно для того, чтобы обращать в пепел сердце каждого, кто ее увидит.

Шляпка неотразима, а пальтишко–то далеко не первой свежести, даже крупное зерно фотографии не скрывает шероховатость на локте — домашняя штопка. Какое могло быть благосостоянии в семье молодого кандидата наук в пятьдесят пятом году, через десять, да, десять лет после окончания войны?

Как странно! Я уже успел забыть эту фотографию. Да и вообще, на многие снимки смотрю как на что–то далекое, с грустью узнавания. А ведь раньше у нас в семье очень часто вечерами перебирали старые фотографии. И я любил это делать. А сейчас больше не смотрим…

Вот вечеринка в нашем доме, молодежь собралась повеселиться. Поводом, наверное, послужил какой–то праздник помпезной официальности тех лет. Да, кстати, вот и указание: к бутылке дешевой мадеры посреди стола, прислонена типографская карточка, из тех, что в магазинах вкладывали под праздник в сверток с покупками — «Да здравствует 5 декабря — День Советской Конституции». Был и такой день. Отец запечатлен стоящим с рюмкой в руке. Ему, как самому ученому, должно быть поручили произнести тост за эту самую конституцию. Смешно и грустно. Дети эпохи, прежде чем веселиться собравшиеся считают необходимым отдать должное торжественному событию. Как забавен пафос, светящийся в их лицах! Они в самом деле проникнуты минутой. Самое несерьезное (и самое привлекательное) лицо у моей мамочки. Ее ноги, судя по всему, уже выделывают под столом первые па какого–то танца.

Интересно, тогда было в моде? Ча–ча–ча? Чарльстон? Или эти танцы пришли позже?

А вот фотография, на которой мой брат Боря уже первоклассник. На улице вновь праздник. 7 ноября — годовщина Октябрьской Революции. Боря и мама стоят у перил моста. (Мост — Тучков, за их спинами виден псевдоклассический гладиаторский изгиб стадиона имени Ленина.) У Бори к околышу шерстяной каскетки прикреплена алая революционная розетка, у мамы в петлице бумажная красная гвоздика. В руках шарики. Видимо они идут в колонне демонстрантов. На их лицах — воодушевление и подъем. Из рупоров громкоговорителей сейчас наверное доносятся призывы в перемешку с оптимистической музыкой строителей коммунизма.

Мама родилась в двадцать седьмом. Через десять лет после той революции. А умерла в восемьдесят восьмом, на самом пороге перемен. Значит вся ее жизнь улеглась в период, бывший, как теперь оказалось, ложной петлей в ходе истории человечества. Значит, маме не дано было видеть ничего, кроме этой ложной петли.

А она не знает этого. Она счастлива, она улыбается.

Кстати, под фотографией подпись «Октябрь 1958». Пометка сделана не зря: в феврале следующего, 1959 года, через четыре месяца, родился я. Значит я уже присутствую там, на фотографии, еще незаметный под плащом, но уже, должно быть, начавший заявлять о своем существовании, начавший шевелиться…

И вот, пожалуйста, на следующей фотографии — я собственной персоной. Под обрезом снимка ноздреватый гранит парапета набережной, фон — прозрачный воздух пространства над Невой; на другом берегу, чуть левее, золотящийся шпиль Петропавловки и аскетическая стена Алексеевского равелина. На парапет поставлен малыш с жадно вылупленными на мир глазами — таким я был в первые годы жизни. Малыша повернули в сторону сердито толкущихся перед Стрелкой осенних волн. Подученный неизвестным любителем заданных мизансцен, он грозит пальчиком кому–то далекому и непонятому, наверное тому шведу, которому отсель собирался грозить Петр 1; но грозит невнимательно, а сам сверлит глазами объектив, невидимого фотографа и его камеру. Рядом — прелестное мамино лицо, с веселым снисхождением глядящее на настырного упитанного малыша.

А вот зоопарк, круг, где детей катают на пони. На переднем плане — обращенный к объективу дощатый задок повозки, расписанный облупившимися псевдорусскими цветами. Мама подсаживает нашего героя на заднее сиденье возка, где уже виден мальчик в очках — видна бельевая резиночка на затылке, заменяющая ненадежные дужки, — и девочка, повязанная, как портупеей, пуховым бабушкиным платком. Возница в момент щелчка случайно обернулся к ездокам и под гипнотизирующим --">