Леонид Киреевич Леванович - Беседь течёт в океан [журнальный вариант]

вальсе с мужем ей не придется. И вот пролетело с той поры тридцать семь лет. Вырастили детей, дождались внуков. Все хорошо, но как быстро летит время!

Люся зашевелилась рядом, поднялась, зевнула.

— Пойду на кухню. Надо что-то готовить на завтрак. Может, блинов испечь?

— Ну, ежели заработал, буду есть со смаком. Твои блины люблю.

— Заработал, работничек мой милый, — Люся чмокнула мужа в небритую щеку. — Полежи еще. Торопиться некуда.

Долгалев повернулся к стене, радостный, счастливый, и нога перестала ныть, и шея успокоилась. Спать не хотелось, лежал, думал. Нелегкая судьба выпала на его долю, мог давно погибнуть. Сколько его ровесников полегло на войне! А он живет. Сколько должностей имел ответственных, и любой хомут — или председателя районной плановой комиссии, или первого секретаря райкома партии, — он тянул с полной отдачей, изо всех сил. Это не шутка: почти десять лет отбарабанил партийным лидером, судьба шестидесяти тысяч жителей района была на его плечах.

Вспомнились конфликты с Чепиковым, которого он, Долгалев, вывел в люди, усадил в кресло председателя райисполкома, а тот начал корчить из себя реформатора. Тогда после каждого заседания бюро Долгалеву хотелось напиться от обиды. Понемногу они притерлись, да и сам великий реформатор Никита Хрущев молча сошел со сцены. Потом Чепикова взяли в обком. С новым председателем конфликтов не было, про него вскоре стали поговаривать: без команды райкома в туалет не сходит.

И хотя заседания бюро теперь проходили спокойно, конфликты случались редко, Долгалев начал выпивать еще чаще. Немало слез выплакала Люся, не раз на нее замахивался кием, будучи подшофе, и Катька с Васей натерпелись. Можно сказать, спас его… нос. Постепенно он начал краснеть, сначала самый кончик, затем крылья ноздрей зарозовелись, а потом нос посинел, как слива. Долгалев с ужасом смотрел в зеркало, когда утром брился. Люся прятала от него водку, но в каждом колхозе угощали…

По району поползли слухи: первый секретарь совсем спился. Да и на лице это написано, стыдно ехать в область, в Минск. Он ловил на себе и язвительные, и сочувственные взгляды коллег из других районов, и начальство, особенно обкомовское, косилось. Дошло до него, что ввели в курс дела Машерова, мол, лидер партийной организации района позорит своим видом звание коммуниста. Машеров вроде сказал: «Своими делами он никого не позорит. Не трогайте его, пусть работает. Я сам хочу с ним поговорить».

Однажды утром, еще не было и восьми, настойчиво зазвонил телефон.

— Приветствую, Михаил Касьянович! Это Машеров. Как дела? Как житье-бытье?

— Ну, так, Петр Миронович, дела идут. Хотелось бы и лучше… Но не всегда получается.

Долгалев от неожиданности даже растерялся, но быстро овладел собой, рассказал про сенокос, о подготовке к жатве — за окном было начало июля.

— Как здоровье? Когда планируете отпуск?

— И здоровье могло лучше быть. Отпуск планирую на осень. Раньше, видимо, не получится.

— Вы смотрите, если есть необходимость поехать сейчас в санаторий, так надо ехать. Хочу к вам заглянуть. Пока не получается… Ну, крепитесь. До свидания!

Долгалев долго не решался положить трубку, словно надеялся услышать что-то еще, а в груди гулко тахкало сердце.

Он познакомился с Машеровым, когда тот был вторым секретарем ЦК. Как член ревизионной комиссии Долгалев присутствовал на всех пленумах, партийных активах, бывал и в кабинете Петра Мироновича. Говорили не только о хозяйственных и партийных делах, вспоминали и войну.

Через некоторое время после телефонного разговора пригласил Долгалева на беседу первый секретарь обкома: как живется, как работается, как здоровье? Спрашивал и довольно хмуро глядел в лицо собеседнику.

— Знаете что, не будем играть в кошки-мышки. Неважнецкие дела. Не думайте, что я большой пьяница. Другие берут на грудь побольше. Короче, устал я. Укатали сивку крутые горки. Ищите замену.

— Может, в санаторий съезди. Подлечись.

— Сдам дела, тогда и поеду. Подлечиться надо. Нога частенько ноет, как собаки ее рвут… А потом, есть у меня давняя мечта. Дороги хочу строить. Надоело бездорожье. Разбитые калюги, грязища, лужи… Машины буксуют, люди мучаются.

— Поддержим, — пообещал первый. — А пока работай. Береги здоровье.

Долгалев понимал, что советоваться первый будет не «тут», а в Минске. Через месяц собрали пленум райкома, первым секретарем избрали нового человека --">