Димфна Кьюсак - Жаркое лето в Берлине

мелькнула мысль, никогда ранее не возникавшая: не разлюбил ли он ее теперь, возвращаясь к прежней жизни! Впервые она задала себе вопрос: не вступает ли прошлое в свои права? Еще до ее замужества мать не раз заводила с ней разговор на эту тему, но Джой и слышать не хотела о его прошлом.

«Брак, даже с соотечественником, прошлое которого тебе известно, вещь серьезная, – беспрестанно повторяла ей мать. – А что ожидает тебя в жизни с человеком, о котором ты знаешь только, что он немец, молод и красив собой?»

Вот уже пять лет, как окончилась война, а слово «немец» мать произносила так, как иные еще и по сей день произносят «японец». Да и не удивительно, любимый брат – летчик английской авиации – был сбит над Германией.

– Штефан Миллер? – Мать удивленно подняла брови, когда Джой впервые о нем заговорила. – Это не чисто немецкое имя.

– Его настоящее имя Штефан фон Мюллер. Я же говорила тебе, что он изменил его. Он долгое время жил в Австрии как беженец.

Она вновь увидела ироническую улыбку матери, заметившей:

– Интересно, когда именно он удрал в Австрию?

– Ну, конечно, во время войны.

– Почему конечно? И почему именно в Австрию? Ведь, если я не ошибаюсь, Австрия была оккупирована нацистами в тысяча девятьсот тридцать восьмом году?

Они встретились в 1950 году. Выйти замуж за немца, бежавшего из Германии уже после окончания войны, для этого нужно было иметь много мужества! И нужно было твердо верить в то, что этот человек не похож на множество других немцев, наводнявших страну. Ежедневно мать раскрывала перед ней газету или журнал, в которой говорилось о крупных эсэсовцах, скрывавшихся под вымышленными именами, а также и о других, не столь известных, но тем не менее нежелательных в стране. Ей стало не по себе, когда она вспомнила о ссоре с матерью, вызванной ее словами.

– Ты из числа тех людей, – сказала она матери, – которые только и делают, что копаются в прошлом человека, валят всех в одну кучу, не отличая хорошего от дурного!

– А ты из тех, – возразила ей мать, – которые находятся в плену своего воображения и, как твой отец, во всем полагаются на свои чувства! К тому же ты не права, говоря, что я валю всех в одну кучу. Вот профессор Шонхаузер тоже немец, а я никого так не ценю и не уважаю, как его!

– Стивен говорил мне, что в Мюнхене его дед часто ходил слушать профессора Шонхаузера, – торжествующе сказала Джой, как будто это связующее звено между ее бывшим учителем музыки, немецким антифашистом, возвратившимся в Германию в поисках своей семьи, могло послужить в пользу Стивена.

– Ну и что ж? Многие из тех, кто в те дни был рад послушать игру профессора, потом были рады услышать, как он заключен в концентрационный лагерь в Дахау, и ничем не помогли ему. – Тонкие брови матери нахмурились, когда она посмотрела на дочь. – Возможно, мы виноваты, что скрыли от тебя правду. Не сказали, какие мучения перетерпел профессор. Давай условимся: не будем говорить о твоем замужестве, – сказала она, – покуда я не напишу профессору, он многие годы жил в Мюнхене, спросим его, что он знает о семье Стивена.

– Неужели ты думаешь, что я позволю тебе относиться к любимому мной человеку, как к преступнику? – вскричала оскорбленная Джой.

– Увы! В прошлом немца все возможно!

Не желая больше слушать, Джой выбежала из комнаты, кляня в душе мать.

В каком-то чувственном самозабвении она перенеслась в ту далекую ночь – десять лет назад, – когда они впервые встретились на концерте в Таун-Холле. Сначала она не обратила на него внимания. Но как только зазвучала вторая часть Пятой симфонии Бетховена, он поднял выпавшую из ее рук программу. И перед ней вновь предстало его страстное лицо, прядь пепельных волос на лбу, восхищенный взгляд, словно для него это был миг откровения.

Странное волнение охватило ее. Не музыка ли была тому причиной? Не поэзия ли, которой она увлекалась? Не было ли то воплощение ее мечты?

– Я заметил тебя, как только ты вошла в зал, – говорил он позже. – Ты была так хороша! Когда я взглянул в твои глаза, мне показалось, я понял, как прекрасна может быть жизнь!

Никто до него не говорил ей, что она хороша. Она не была красивой: не по росту тонка, янтарно-зеленые глаза слишком велики для ее острого личика, темные волосы не покорны ни одному гребню.

С годами она не стала лучше, но для него она была по-прежнему хороша. Это придавало их отношениям особую неповторимость, как если бы он был не только ее единственным --">