воздух, еще не загаженный выхлопами авто, прозрачный и напоенный кислородом. Только к черту кислород, он мне в легкие не лезет, потому что на окна опять направляют объектив.

Я приближаюсь сзади, бесшумно и стремительно, словно участник полицейских спецподразделений, что борются с террористами. Хоп! Камера у меня в руках, я отхожу и прячу аппарат за спину.

– Эй, ты что делаешь?! – Папарацци, видно, шокирован. – Отдай!

Отступив на несколько шагов, поднимаю камеру над головой.

– Если ты подойдешь, я ее разобью. И тебе нечем будет фотографировать.

Решительно ко мне направившись, репортер застывает.

– Как это – разобьешь?!

– Очень просто – об асфальт. После чего тебя уволят с работы, потому что новую камеру ты купишь не скоро. Сколько такая стоит? Тысячу евро? Или две?

Он с удовольствием призвал бы на помощь полицейского, но улица пустынна, потому что шесть утра, выходной день, центурионы не спешат патрулировать безлюдные кварталы, и я спокойно могу уронить дорогое техническое устройство на асфальт. А потом наступить на него армейским ботинком с массивным подкованным каблуком. Кроме формы, у меня еще и ботинки соответствующие (я собрался в долгий путь!), и если таким каблуком придавить камеру, объектив треснет, как куриное яйцо.

– Слушай, ты кто такой?

Папарацци с подозрением меня оглядывает – видно, форма сбивает с толку. Вроде не полицейский, не солдат бундесвера, но что-то военное (а военный – всегда сила!) в моем облике проглядывает.

– Я тот, кто должен тебя прогнать. Ты уйдешь отсюда?

– Зачем уходить?! – искренне недоумевает он. – Я разве кому-то мешаю?

– Мне мешаешь. Я хочу стоять на этой улице один.

– Ах, вот как… Ладно, уйду. Только отдай камеру, она действительно дорогая. И куплена, между прочим, в кредит.

Засунув аппарат в чехол, репортер еще раз внимательно ко мне приглядывается. И с другой стороны улицы кричит:

– Я тебя узнал! Ты его брат! Ты работаешь в «Городской газете»!

– Уже не работаю, – отвечаю, – уволился. Я уезжаю.

Человек, живущий (надеюсь, все-таки живущий) за разбитым окном и плотными серыми шторами – действительно мой старший брат Франц. Точнее, мой сводный брат: у нас разные отцы; и фамилии разные, так что не многие знают про наше родство, разве кое-кто из пронырливой газетной братии. И мой визит к дому утром воскресного дня говорит о том, что паблисити мне по-прежнему не нужно.

Если честно, я даже не знаю, жив мой сводный брат или нет. Последний раз я видел его, точнее снимок с его изображением, несколько недель назад. Изможденный небритый человек выходил из булочной, держа в руке пакет с едой, а другой рукой закрывал лицо от объектива очередного папарацци. Но глаза, полные усталости, погасшие, все равно попали в кадр, и, скажу я вам, человек с такими глазами способен на многое. Не буду брать в расчет его католическое воспитание, покончить с жизнью оно не мешает. Как покончить? Желательно не популярным в кинематографе способом, когда ванна, окрашенная красным вода и бритва на полу, выпавшая из безвольной руки. И не сованием головы в петлю, потому что вылезают глаза из орбит, язык вываливается, а лицо синеет… Бр-р! По мне, так лучше всего голодовка, отказ от пищи – угасаешь достойно, все материальное из тебя постепенно уходит, ты вроде как мумифицируешься заживо.

Стоп, стоп! Что значит: «лучше»? Лучше, чтобы сводный брат был жив и здоров и отодвинул штору вначале чуть-чуть, а потом, увидев меня, на ширину окна. Чтобы убрал фанеру, открыл створку и, высунувшись по пояс из окна, на всю улицу прокричал:

– Курт, привет! Заходи!

Он всегда кричал громко, вообще был громким, шумным, заметным, совершенно не германский темперамент, скорее романский. Он ведь наполовину француз – по отцу, они же у нас разные. Так вот, он кричит, а я со стеснением оглядываю окна, в которых появляются возмущенные физиономии фрау, проживающих по соседству. Стеснения добавляло то, что я заходил редко, слишком уж мы различались, по возрасту в том числе. То есть это я так считал, а Франц плевать хотел на разницу в возрасте и на мой стеснительный характер. Каждый раз у него были новые увлечения: марки, диски с рок-н-роллом, и все время то друзья в гостях, то девушки. Девушек, надо сказать, я боялся больше всего, особенно тех, кто пьет пиво. Они и меня угощали, после чего подсаживались и начинали расспрашивать --">