Владислав Олегович Отрошенко - Из жизни олуха и его приятеля (СИ)

один, Родион Родионович смотрел с бездумной

сосредоточенностью себе под ноги, где нескончаемой извивающейся цепочкой

ползли, переваливая через пыльные барханы и старательно огибая мелкие камешки, муравьи. Они спускались на землю из дупла старой сливы, продвигались сначала

вдоль ее выступающего на поверхность корня, потом — мимо ботинок Родиона

Родионовича через прохладную равнину, усеянную лепестками сливовых цветов, и

дальше — к своей цели, к выщербленному валуну, видневшемуся в знойном и ярком

свете за пределами тени от густой кроны дерева. Они были заняты этим дружным

походом, и им не было никакого дела до Родиона Родионовича, до его обиды и

грусти, до его обременительно нарядной одежды, до его имени и отчества. Он был

слишком огромным для них, чтобы они замечали его существование.

Глядя на муравьев, Родион Родионович и сам перестал замечать себя — перестал

испытывать обиду и грусть, помнить во что он одет, как он выглядит и как его

зовут. Он присел на корточки, чтобы видеть получше слитное струящееся движение

маленьких тел, и просидел так очень долго, сооружая препятствия из щепок и

листьев в разных местах на пути муравьев. Солнце уже сдвинулось к западу, удлинив тень от сливы, когда его кто-то окликнул: — Эй!.. Ты девчонка?

Родион Родионович поднял голову и, даже не разглядывая босого, бритого наголо

мальчика, стоявшего в десяти шагах от него посреди улицы, коротко ответил: — Нет.

— А чего же у тебя — брошка? И волосы такие?

Родион Родионович встал, отряхнул брюки и, резко нагнувшись, протянул руку к

земле — будто за камнем. Он знал, что это движение пугает собак. Оно

подействовало и на мальчика. Тот быстро, не оглядываясь, побежал к реке. В

воздухе осталась висеть только мелкая, искрящаяся пыль, поднятая его босыми

ногами. Едва она улеглась, по улице прошла та высокая лошадь, которую Родион

Родионович провожал долгим недружелюбным взглядом. Как и мальчик, лошадь

скрылась в ослепительно светлом пространстве за рекой, но вскоре вернулась и

теперь стояла так близко от Родиона Родионовича, что он хорошо видел в ее

черном зрачке свое выпуклое отражение. Он дважды скомандовал ей “Пошла вон!”, потом отстегнул брошку под воротником и с размаху кинул ее в бок лошади.

Лошадь отшатнулась всем туловищем в сторону, быстро переставив с места на

место длинные ноги, перепачканные засохшей глиной, но не разозлилась на

Родиона Родионовича, не испугалась — осталась стоять неподалеку, кося на него

огромным глазом. Родион Родионович перешел на другую сторону улицы — лошадь

поплелась за ним и остановилась только тогда, когда он, пройдя вдоль ветхого

забора, свернул в неухоженный, заросший пестрыми травами двор, заметив в его

глубине через распахнутую калитку гроб. Во дворе никого не было. Тесный и

сумрачный от разросшихся деревьев, он был весь затоплен сладким духом

разогретых цветов, осыпающихся в траву со старых искривленных жердел, обвитых

плющом. Таким же старым и искривленным был деревянный дом, глубоко осевший

одним боком в землю; рельефные ставни на его окнах, под которыми тянулись

гнилые доски балясника, были наглухо закрыты; собачья будка пустовала. Гроб

стоял на двух табуретках недалеко от крыльца. Обитый новой бирюзовой материей, он был самым ярким предметом в этом безмолвном дворе, где все потускнело от

времени и где, казалось, сам воздух пропитался пепельно серым цветом, каким

светилась здесь повсюду омертвелая древесина. В гробу лежала старуха. Родион

Родионович еще на расстоянии увидел над бирюзовым бортиком, окаймленным по

краю черной волнистой лентой, ее нос и лоб, наполовину закрытый белой

косынкой.

Приблизившись вплотную к гробу, от которого исходил такой же сладковатый

запах, каким веяло от цветущих деревьев — но только он был не летучим, не