Татьяна Юрьевна Соломатина - Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47

не подозревала, что способна испытывать подобное. Бесконечную ноющую пустоту. Лучше бы убил. Там хотя бы ничего. А если что-то и есть – то хуже вряд ли будет. Получается, вся её жизнь – зря? Подделка?! И жила она не так, и детей учила не тому? Особенно учитывая то обстоятельство, что как раз только-только старший сын расстался с молодой женой и новорождённой дочерью и переехал к операционной сестре из «травмы». Из собственной отдельной квартиры в приличном районе на неблагополучную окраину за Третьим кольцом, в съёмный клоповник! На все её увещевания кричал, что не собирается всю жизнь прожить, как она, – во лжи. Обвиняет мать, что она жила во лжи. Распущенный мальчишка! Что он знает о правде и лжи? Растить детей – вот единственная правда матери! Обеспечивать их здоровье, благосостояние и комфорт любой ценой! Даже ценой собственных страданий. Мать – это подвижничество. Отец – это подвижничество! А не по доступным женщинам прыгать! Жена ещё Лёшкина, дура малолетняя, упёрлась: даже если на коленях приползёт – не прощу! Хорошо ей «не прощать», когда живёт на всём готовеньком и жилплощадь у сына отжала. Тоже дрянь! Но надо улыбаться и угождать. Иначе к внучке пускать перестанет. Рушится всё, что Варвара Андреевна создавала столько лет. Всё, что было ей дорого. Накопление, очаг, уют, семья. Старший сын – чужой человек. Средний и младший – в Англии, уже через раз русские слова забывают. Варя запуталась и ничего не понимала. С пониманием было бы легче. Даже если больнее и обидней. Непонятное же нас страшно пугает. Надпочечники не знают, чего бояться, и продуцируют очищенный вселенский ужас. Лимбическая система не распознаёт, что оплакивать, и рыдает за всё про всё и ещё немного про запас. Вот, например, что это значит: «хочу жить один»? С одной стороны, вроде бы всё предельно просто. Семья, трое детей и внучка, и хотеть иногда побыть одному – это да, понятно! А вот «хочу жить один» – совершенно непонятно и не умещается в сознании. Варвара Андреевна гоняла мысли и чувства по кругу, незаметно опускаясь с привычных высот. Зачем убирать на кухне и причёсываться, если дома никого нет? Семён Ильич исправно переводил ей деньги на банковскую карту, но она, казалось, этого даже не замечала. Что ей покупать? Зачем?! Мальчикам школу он оплачивал сам. Иногда звонил узнать, как у неё дела. Какие дела? После его звонков становилось ещё хуже… Он, похоже, совершенно не страдал. Напротив – был счастлив. Как выяснилось чуть позже – ему наконец-то родили долгожданную дочь. И кто?! Та, которой он никогда не был нужен! Та, которая растоптала его ещё в юности! Та, за которой он всю жизнь ходил хвостом, как ручная собачонка! Та, у которой Варя его подло украла, воспользовавшись ситуацией, а затем и наступившей по неосмотрительности беременностью… Не оттого ли тебе в зеркало не хочется смотреть, Варвара Андреевна?

У Семёна Ильича поначалу имелся вялотекущий роман с начмедом по терапии, но это был очевидный эрзац. Фальшивка. Начмед по терапии оживилась, узнав, что Семён Ильич ушёл от законной супруги. Даже предприняла ряд активных наступательных действий, которые привели к окончательному разгрому этих и без того хрупких и нелепых отношений. И Новый год Семён Ильич собирался в кои-то веки справить в гордом одиночестве. Многое переосмыслить под телевизионный бой курантов. Или быстро тупо напиться, чтобы ничего как раз не переосмыслять и даже не успеть попытаться. Но вечером у Мальцевой начались схватки – и он понёсся её оперировать.

И узнал то, что узнал.

И сказал то, что сказал.

И вышел из палаты.

Было без пяти полночь, когда замминистра по материнству и детству снова в палату ввалился. Именно ввалился – иначе было и не назвать. Потому как всегда элегантный, опрятный, подтянутый Семён Ильич напоминал пресловутого Ипполита всея Руси. Панин был расхристан, зло печален и в дупель пьян.

– Змея ты, Танька! Подколодная! – с хмельным скоморошьим надрывом выкрикнул он. И осёкся. Осознав скорее телом, нежели мозгом, что палата полна народу.

Помещение, где в лёгком медикаментозном дурмане лежала на функциональной кровати Татьяна Георгиевна в первых сутках послеоперационного периода, было чуть не битком набито людьми в белых халатах и разноцветных пижамах. Все хотели поздравить начмеда немедленно. С рождением дочери и, разумеется, с Новым годом. Святогорский, примчавшийся на оказание анестезиологического пособия своей старой подруге (а теперь --">