Джон Брэйн - Жизнь наверху

Сьюзен. Разумеется, его взгляд не выражал этого слишком явно, и, быть может, никто, кроме меня, никогда бы этого не заметил, но, женившись на дочери богача, становишься большим знатоком в таких вещах.

Барбара потянула меня за волосы.

— Ты все никак не проснешься, папочка,— сказала она.

— Вот что,— сказал я.— Знаешь, что мы с тобой сейчас сделаем? Мы приготовим чай для мамочки.

— А для меня сок. Холодный-прехолодный, вкусный-превкусный. С кусочком льда.

Мой халат валялся на полу. Я потянулся за ним, но Барбара схватила его и выбежала с ним из комнаты. Она швырнула его с лестницы вниз и вдруг заплакала. Я смотрел на нее в полной растерянности.

— Что случилось, глупышка?

— Я не люблю его,— сказала она.— Не люблю, не люблю, не люблю! Хочу, чтобы ты надел мохнатый.

— Прежде всего ты сама надень халат. И шлепанцы тоже.

Я вернулся в спальню, чтобы надеть домашние туфли и мохнатый халат. Он был из верблюжьей шерсти, я купил его, когда мы жили еще на Пэдни-лейн. Теперь халат из мохнатого стал косматым, и к тому же он всегда был мне несколько великоват. В больших, продуваемых сквозняком коридорах и ледяной ванной комнате на Пэдни-лейн я чувствовал себя в этом толстом мешковатом халате довольно уютно, здесь же он был мне, в сущности, ни к чему. Благодаря центральному отоплению в доме стояла такая жара, что мы, по правде говоря, могли бы ходить нагишом. Не скажу, чтобы мне это не нравилось, но временами — из духа противоречия, не иначе — я тосковал по тому ощущению уюта, которое испытывал, надевая мой старый халат в морозное зимнее утро, совершенно так же, как тосковал по старинному очагу в большой кухне. Но я не придавал этим пустякам значения; теперь я с каждым днем все реже и реже придавал чему-нибудь значение.

Барбара явилась снова в своем розовом халатике; капюшон она натянула на голову.

— Ты будешь моей лошадкой,— сказала она.— Ты будешь моей пушистой лошадкой.

Я опустился на колени, и она уселась мне на шею верхом. Она не признавала иного способа спускаться или подниматься по лестнице. Я медленно, осторожно зашагал по ступенькам вниз, стараясь держаться поближе к стене. Барбара трещала без умолку, проглатывая концы слов или соединяя слова в одно, что обычно случалось с нею, когда она была очень возбуждена. Насколько я мог понять, сказочные события уже достигли апогея и в какой-то мере я — как в образе меня самого, так и в образе пушистой лошадки — принимал в них участие вместе с замком в Беличьем ущелье. Всем нам грозила опасность погибнуть от руки великана — но не Теплого Великана, а другого, догадывался я, а Барбара была одновременно и тем, кто гибнет, и тем, кто спасает.

Когда мы добрались до холла, я опустился на колени возле окна и поставил Барбару на подоконник. Потом поднял шторы. На юге, в глубине Беличьего ущелья, стоял замок Синдрема. Том Синдрем скончался двенадцать лет назад. Мне припомнилось, как Боб Стор показал мне его однажды на репетиции одного из спектаклей «Служителей Мельпомены». Том Синдрем оказался маленьким высохшим старикашкой, и я мог бы поклясться, что он носит манишку. Боб с ноткой благоговения в голосе сообщил мне тогда, что я вижу перед собой самого вредного и паскудного старикашку во всем Йоркшире — это прозвучало в его устах как «во всем мире» — и что он может выписать чек на сто тысяч и денег у него после этого почти не убавится. Но когда Том Синдрем скончался — вскоре после моего переезда в Уорли,— его долг отделу государственных сборов равнялся как раз ста тысячам фунтов, и им не удалось получить обратно ни единого пенни. Совершенно так же не удалось им установить и куда девал он свой капитал. По этой причине его до сих пор вспоминали в Уорли с теплым чувством.

А теперь он был мертв, родовая усадьба его перешла к Совету графства, а в замке был устроен общеобразовательный публичный лекторий. В настоящее время там читали курс воскресных лекций о сценическом искусстве — кажется, это называлось «Обзор современного театра». Я потратил накануне почти весь вечер, сопровождая одну компанию, пожелавшую познакомиться со «Служителями Мельпомены». Я не принял приглашения посещать вышеупомянутые лекции, а теперь, глядя на башенки и бойницы синдремовского замка, неясно проглядывавшие сквозь туманную утреннюю дымку, пожалел об этом. Тогда по крайней мере я мог бы сказать Барбаре, что побывал там. Дело в том, что замок Синдремов был ее замком: вот уже --">