Даниил Александрович Гранин - Певучий туман

находилось так близко. Море было совсем маленькое, полукруг в несколько десятков метров, а дальше клубился туман. Оттуда выкатывалась темная, без блеска вода и тихо шипела вдоль берега.

Мы шли по пустому песчаному пляжу. Под ногами хрустела мелкая ракушка. Черная рябь выкинутых водорослей отделяла сушу от моря.

— О чем вы пели? — спросил я.

Запинаясь, подыскивая слова, она перевела эту старую рыбацкую песню: о певучем тумане — хорошем товарище, с которым не чувствуешь себя одиноко. Он быстро закрывает берег, и быстрее исчезает грусть прощания. У девушки, что провожает тебя, мокрое лицо, считай, что она плакала, хотя ты знаешь, что того, кто уходит в море, быстро забывают. Позади уже ничего не видно, но ты можешь уверять себя, что она все еще стоит там, на дюнах.

Мы сели на пляжную скамейку.

— Как вас звать? — спросил я.

— Лаума.

— Красивое имя, — похвалил я и подумал о том, что имя и впрямь красивое.

Она работала учительницей, отец ее был моряк. Он основал здешний рыбацкий колхоз, один из первых колхозов в Прибалтике. Два года назад отец умер. Она осталась одна с матерью. Больше мне ничего не удалось выспросить, — она твердо заговорила о другом и опять стала рассказывать об этом тумане. По старым приметам, он предвещает раннюю весну. В такие теплые моросистые туманы рыбаки охотно выходят в море. Рыба поднимается наверх и хорошо ловится. Туман тянется неширокой полосой вдоль побережья, дальше в море чисто и тихо. Но этот добрый певучий туман может перейти в черный. Тогда становится душно, днем в трех шагах ничего не видно, птицы улетают, и на всем побережье непрерывно бьют колокола…

Я не заметил, когда она замолчала. Мне хотелось рассказать ей тоже что-нибудь красивое, но я ничего не мог вспомнить. Всякие анекдоты и смешные истории, которые я обычно рассказывал в таких случаях, почему-то казались мне сейчас скучными. Я снял перчатку, взял ее руку. Кончики ее пальцев с гладкими, по-детски коротко обстриженными ногтями были холодные. Она осторожно высвободила руку. Темнота мешала разобрать выражение ее глаз. «Сейчас надо ее поцеловать», — подумал я. Я наклонился к ее лицу, обнял ее за плечи.

— Ой, не надо, — она мягко отодвинулась. Я так и ожидал, что сперва она отстранится. Моя рука все еще лежала на ее плече, я мог притянуть Лауму к себе и быстро поцеловать. Ни одна женщина всерьез не обидится за это. Вместо этого я снял руку с ее плеча и обрадовался, услышав ее легкий довольный вздох.

— Вот что, Лаума, я теперь сам найду дорогу, а вы идите, не стоит вам мерзнуть здесь, — сам не знаю почему, я говорил грубо, почти сердито.

— Хорошо, — сказала она тихо.

Она встала, пошла вдоль берега.

Я сидел, закрыв лицо руками.

Последний раз это произошло давно, совсем давно, когда я вот так же не решился поцеловать одну девушку, мне казалось, куда прекрасней сидеть с ней рядом и смотреть на нее. Все остальные первые поцелуи, сколько их было — случайных, торопливых, веселых, — все они забылись, а вот тот вечер, когда я не поцеловал, — помнился. Я думал о том, что давно мне не было грустно вот так, без причины, от ожидания чего-то необычного и от того, что этого необычного не будет, от того, что завтра я не услышу ни моря, ни этого звенящего тумана.

Шипение волны и запах прелых водорослей упорно напоминали мне что-то, но я не мог вспомнить что. И не хотел.

Я распрямился и вздрогнул. Лаума сидела на краю скамейки и смотрела на меня.

— Вы здесь? — я почти испугался.

— Что это с вами?

— А я думал, вы ушли.

Она молчала.

— Простите меня, пожалуйста, — сказал я.

— Ничего, ничего.

— Пойдемте, я провожу вас.

Она жила неподалеку, в крохотном домике между дюнами. С улицы дом был огорожен низкой решеткой, позеленевшей от плесени. Я вдруг увидел, что яркая зелень плесени покрывала голые кусты сирени, взбиралась по стволам лип, и не понял, почему я этого не замечал до сих пор. Лаума улыбаясь показала мне в сторону молодых сосен, и я услыхал, как звучно чмокали капли, словно кто-то целовался в темноте. В железной калитке поблескивал медной оправой штурвал, накрепко вделанный, настоящий корабельный штурвал, с обтертыми рукоятками, с массивной ступицей. После школы я мечтал поступить в кораблестроительный институт, но туда был большой конкурс, и я пошел в радиотехникум. Я не любил вспоминать об этом. Еще на берегу это неясное воспоминание тревожило меня, а сейчас оно словно --">