Владимир Иванович Степаненко - Точка росы

ненцы, ханты и селькупы. На фронте оленеводы, рыбаки и охотники воевали в пехоте, были артиллеристами, снайперами, минерами. Снайпер Карельского фронта, солдат 109-го гвардейского полка, Ядне Ейка с удивлением приглядывался к знакомой тундре, замечал и перемены, не представляя, что самое главное для него еще впереди.

Прошло пять лет после всеобщего ликования и праздничных салютов по стране. В месяц Большой Темноты над Уренгойской факторией появился двухмоторный самолет. Он долго кружил, а потом улетел, и в морозном небе, пронизанном искрящимися льдинками и сполохами северного сияния, медленно таял перистый след.

А через неделю промчался между домами аргиш из трех нарт, и сразу все заговорили о приезжем — высоком русском великане в коричневом гусе. Природа не поскупилась: у мужчины было крупное лицо, большой нос, широко расставленные глаза, густые, лохматые брови, сильные руки с тяжелыми ладонями мастерового.

Пока олени, высунув языки, натужно поводили запавшими боками, хромой ясовей стаскивал на снег деревянные ящики, брезентовые чехлы с толстыми палками, похожие на карабины.

Ядне Ейка первый столкнулся с приезжим русским. Удивленно вскинул голову, чтобы лучше разглядеть мужчину, и капюшон отлетел у него на спину. Охотнику показалось, что он смотрел на высоченную лиственницу, на которую настырный Тяпа посадил белку.

На обмороженном лице мужчины, как заплатки, лепились одно около другого, красные пятна. Но самое главное, в чем убедился сразу Ядне Ейка, — приезжий оказался куда выше толстого Фильки.

Ядне Ейка никогда не страдал от лишнего любопытства. Поглазел на приезжего и скоро забыл. Последние дни он томился от воспоминания о том еще довоенном случае, когда унизил прицел и промазал. Ушел от него тогда соболь. А сейчас уж которую ночь рыжеватый зверек прыгал перед ним с распушенным хвостом, скалил острые зубы. А все потому, что в последнее время совсем перестало счастье баловать охотника.

По темноте Ядне Ейка вышел из дома. Схватил рукой снег и жадно проглотил. Озабоченно покачал головой и с удивлением подумал о Фильке. Не мог понять, почему вдруг жадный приемщик фактории вчера расщедрился, угощал его без дела спиртом и уговаривал сыграть с ним в подкидного дурака.

Сдавая в очередной раз карты, Филимон Пантелеевич озабоченно спросил, косясь на Ядне Ейку:

— Ты видел аргиш?

— Но дрыхнул, глаза приметили. Однако, мужик, больно здоров, как медведь, прошел и снег промял.

— На-чаль-ник! — протянул рассерженно приемщик, плеснул из стакана в рот спирт, пополоскал зубы и проглотил. Не собирался он рассказывать охотнику, что приезжий оскорбил его, Филимона Пантелеевича: отказался с ним выпить и обругал пьяницей. Говорил резко, властно, как приказывал. За двадцать лет работы на фактории с ним еще так никто не разговаривал, а охотники и оленеводы униженно кланялись, выпрашивали у него продукты и боеприпасы. Филимон Пантелеевич давно потерял реальное представление о мире и времени. Все прожитые годы измерялись лишь набегами аргишей. Один раз привозили продукты и товары для фактории, во второй — забирали брезентовые мешки с пушниной. Иногда приемщик получал большие свертки с газетами. Так в свое время он узнал, что началась война. От него тогда больше требовали соболей и пушнины. Это было золото для страны — оружие и хлеб для фронта. Потом с большим опозданием на факторию пришло известие о Победе. Писем Филимону Пантелеевичу никто не писал, так как он давно растерял всех своих родственников.

Филимон Пантелеевич разбирал полученные газеты и вспоминал, как по-русски назывались месяцы: привык к ненецкому календарю. Читать газеты он не приохотился. Но все же кое-что прочитывал. Так, узнал о строительстве на Востоке, о восстановлении разрушенных в войну городов. Прочитал как-то о Ямале, размечтался Филимон Пантелеевич о том, что когда-нибудь вспомнят и о поселке в пять изб — Уренгое, и о нем Филимоне Пантелеевиче Потешном, приемщике фактории.

И вдруг влетел с аргишем в поселок здоровенный мужик, даже не сказал, по какому делу приехал, не назвал себя ни по имени, ни по фамилии, а сразу принялся лаяться. Какое имел право? Раззадорив себя и изрядно хлебнув для храбрости, Филимон Пантелеевич на другой день после приезда отыскал незнакомца. Но нужный разговор по душам с приезжим не состоялся.

Шибякин, так звали приезжего, с председателем поселкового Совета Сероко --">