Мария Викторовна Спивак - Ira furor brevis

было не представлялось возможным. Как всегда, по его же вине: при выселении из рая он сам устроил так, чтобы они его больше не видели. Он, когда создавал тварей, дал всякому виду своё особое зрение: хотел показать великолепие мира панорамно, объёмно, со всех сторон. А тут решил, что таинственная невидимость придаст ему весу, авторитета.

Ошибся. И вот, пожалуйста: существа, подобные ему, обладатели души, отрицали его существование — либо полностью, на корню, либо, как минимум, в том виде, в каком он, собственно, и существовал благополучно целую вечность. Они, представьте себе, летали в космос и никакого дедушки в облаках не видели! Поэтому Бог, если он и есть, это некая высшая сущность, вездесущая субстанция… Разлетались на нашу голову в железяках, ворчала субстанция, почёсывая бороду. Покою нет: вжик-вжик, шух-шух! Посидели бы сами под свой гвалт на облаке… Но он не делал ничего, чтобы унять людскую активность, познав на практике и на горьком опыте настоящего отцовства, что лучший способ не огорчаться из-за детей — как можно реже вмешиваться в их дела и не взваливать на себя их кресты, не пытаться отводить беды.

И всё бы шло замечательно, если бы дети не продолжали с невероятным упорством нарушать третью заповедь, которую, кажется, соблюсти легче лёгкого. Одно-единственное, чего он просил для себя: ну не поминайте вы меня всуе! Так можно, наверно, уважить Создателя? Нет. Дудки. Не в порядке это вещей у глиняных.

Он старался смириться, не раздражаться. И ему, при его благодушии, это прекрасно удавалось — до тех пор пока однажды на земле не родился человек, который ввёл в обиход выражение: «убей бог мою душу». «Убей бог мою душу, не вспомню, что за суп вчера ел», «Не пойду туда, и конец, вот убей бог мою душу, не пойду», и прочее в том же роде, буквально через слово.

Обидно было такое слышать, и надоело страшно. И одним нехорошим днём ввело Вседержителя во грех: он не сдержался и убил душу того человека. Впервые за века вспылил и наказал как следует. Мол, просил — получай, коль не ценишь наидражайшего моего подарка. Кто бы вы были без души, жалкие людишки? Те же зверюшки, только гораздо глупее и бесполезней. Так вот пусть будет вам наука и назидание.

Разумеется, миг спустя он уже начал сокрушаться о содеянном. И дурака-пустомелю пожалел, и понял, что заповедь свою же, «Не убий», нарушил. Душа, она ведь самое-самое живое в человеке, поэтому убийство как бы двойным вышло. А назад не вернёшь: душа на каждое тело одна, и новую не вдохнёшь… Принялся Вседержитель свой грех заглаживать, всячески помогать обиженному, подстилать соломку, оберегать от опасностей, горестей, несчастий. Будто не знал наперёд, чем это обернётся.

Естественно, бездушный инвалид распоясался. Грешил направо-налево, нарушал чуть не все заповеди подряд, спасибо, хоть не убивал никого. Зато воровал, богохульствовал, прелюбодействовал, обижал родителей… словом, отпетый сделался негодяй и мерзавец. Отсутствия души у себя не замечал и о том, что Бог попросту не способен заставить себя наказать его больше, чем уже наказал, не имел ни малейшего представления. Он отлично себя чувствовал в свинском обличии и никогда ни в чём не раскаивался. Хуже того: другие, глядя на бездушного, тоже изрядно обнаглели. Раз такому злодею ничего не делается, авось, не сделается и нам, рассуждали они.

Наука и назидание получились с обратным знаком. Грех на земле умножился, зло расплодилось.

Вседержитель оказался в тупике. Ужасно было понимать, что без души, бесценной, с его точки зрения, бессмертной и драгоценной души, им только лучше. Что его помощь и поддержка превратили людей в самых беспомощных и одновременно самых бессмысленно агрессивных, самых опасных для Земли тварей. Они творили чудовищное и с тупым упорством рубили сук, на котором сидят, но и не думали ни за что отвечать; вся вина за происходящее неизменно возлагалась на него, и всё плохое считалось его карой. Он не хотел такой о себе славы, и потому с тем же упорством что-то бесконечно восстанавливал, чинил, исправлял их ошибки. А наказывать и не думал. Наказания, как он выяснил, чреваты тем, что могут серьёзно ухудшить положение; по одному этому к ним прибегать не следовало. Да и не мог он, добрый был. Всемилостивый.

Что оставалось делать? Только самоустраниться. Сидеть себе на облаце, видеть и слышать всё, вся и везде, но ни на что не реагировать, и лишь изредка переглядываться усмешливо с Сыном да с ангелами, --">