Витольд Гомбрович - Дневник

«Кисель») даже попенял ему, что его писания — повторение одной темы — «Польша и я». Другому отношение Гомбровича к Польше напомнило супружество, когда разойтись нельзя, а любовь уже невозможна. Да он и сам писал: «Поляк по натуре своей является поляком. А значит, чем больше поляк будет самим собой, тем больше он будет поляком. Если Польша не позволяет ему свободно мыслить и чувствовать, это значит, что Польша не позволяет ему вполне быть самим собой, то есть вполне быть поляком». И это ничуть не софистика, это — прекрасно сформулированная квинтэссенция польскости! Шляхетский анархизм. Золотая польская вольница! Из чего следует, что поляком можно быть только вдали от Польши.

Однако если это и был анархизм, то не политический, не liberum veto, а крайнее выражение духовного анархизма, ожесточенная борьба за свой, независимый ум. Потому что превыше всего Гомбрович ценил свободу духа, всю жизнь избегал он любых форм, которые его угнетали, давили на него, в том числе — и гнета Польши. (Кстати, об угнетении: один из его аргентинских приятелей, Хорхе Ди Паола, как-то пошутил, что две книги произвели на него неизгладимое впечатление: первая — букварь, из которого он узнал, что мама месит (по-испански: гнетет, давит) тесто^[2], а вторая — «Фердыдурке», которая доказала ему, что тесто угнетает маму). Состояние сознания угнетаемого Польшей автор «Дневника» определил термином «судорожного патриотизма». Те, кому он присущ, живут прошлым, а не настоящим, торжественно отмечают национальные годовщины, оказывая при этом давление друг на друга. А поскольку это болезнь стадная, то лучше держаться подальше.

Суть в том, что, борясь с Польшей, Гомбрович продолжал оставаться поляком до мозга костей. Более того, своим польским он прославил Польшу больше, чем другой судорожный патриот. Потому что Гомбрович любил Польшу любовью, что называется, до гробовой доски. И поэтому так берет за душу берлинский фрагмент «Дневника» о запахах в парке Тиргартен: «…какие-то ароматы, смесь трав, воды, камней, коры, и еще чего-то, не знаю чего… да, Польша, польский аромат, как в Малошицах, в Бодзехове, детство, да, да, именно они, ведь совсем недалеко, можно сказать, за межой, та же самая природа… которую я оставил четверть века назад. Смерть».

* * *

Гомбрович часто повторял, что его истинной отчизной, местом постоянного проживания является сфера «между». И этих сфер он называл множество: между королевским двором и парубком, между реальностью и нереальностью, между незрелостью и зрелостью, между Польшей и Аргентиной. Живя в Южной Америке, он смотрел на Польшу как в подзорную трубу и видел ее лишь в самых общих очертаниях. И хотя из такой дали детали трудноразличимы, но именно такой взгляд и интересен… Детали не отвлекают от главного.

Рассматриваемая вблизи, Польша полна хлама и фразеологии, ум в этом хламе утопает. Интеллектуальная жизнь проходит там в кружках взаимного восхищения и состоит в мордовании кого-нибудь из вражьего стана. Интересно, что бы он сказал сегодня, наблюдая происходящее в Польше. Думаю, что могу догадаться, потому что я сам вот уже двадцать лет наблюдаю за Польшей из российской дали. Кто-то когда-то сказал, что Россия — это большая опера. Польша слишком часто оказывается опереткой. Думаю, что автор «Оперетки» согласился бы.

Витольд Гомбрович решил жить подальше от Польши, потому что только тогда можно найти отчизну в себе.

3 мая

Который уж раз смотрю из окна своего кабинета над Онего на таяние льда и каждый раз вижу новую картину. Передо мной разворачивается мистерия преображения мертвой природы в водную стихию. Представьте пустое пространство до самого горизонта, белое поле, скованное льдом и заваленное снегом, глухое и неподвижное в течение многих месяцев, никаких следов жизни, никаких шевелений, вообще ничего. Лишь ветер иногда свернет плюмаж из белой пыли, немножко помашет им и погонит дальше. Даже солнце не в состоянии оживить этот ландшафт, зимой оно само едва дышит и самое большее, на что оно способно, выглянуть из-за горизонта, как из окопа, и брызнуть желтой струйкой на лед. Только в апреле, когда тени вытягиваются, лед разбухает и чернеет. Верный знак, что вскорости грядет чудо.

Онежское чудо зависит от многих факторов. Прежде всего — от погоды и льда. Одно дело, когда лед тает на солнце, и совсем другое — морось: ветер его торосит, туман пожирает, волна напластывает. Иногда глазом --">