Пенелопа Мортимер - Крошка миссис Перкинс

принялся извиняться, и я услышала всхлипывания его жены, такие жалобные, такие детские. Сестры пронеслись мимо моей кровати с пустой тележкой и выскочили из комнаты.

На минуту мы остались одни — Перкинсы и я. Боясь их смутить, я притаилась в своей постели за занавеской.

Она рыдала.

— Дорогая, все будет хорошо, — торопливо зашептал он. — Вот увидишь, все будет хорошо!

Рыдания.

— Милая, все будет хорошо. Честное слово. Обещаю тебе.

Она зарыдала еще сильнее.

В палату снова влетела сестра и произнесла почти нежно:

— Мистер Перкинс, не угодно ли будет подождать в коридоре?

— Да-да, конечно, — пробормотал он, но не двинулся с места.

Страх перед сестрой и невозможность оторваться от жены приковали его к полу. Опухшие глаза жены молили остаться, нежный лай сестры велел уходить. Он переминался с ноги на ногу и не двигался. Я закурила; то же самое я испытала в четырнадцать лет, когда впервые затянулась сигаретой. У сигареты был такой же вкус, и я задохнулась от дыма.

— Прошу вас! — рявкнула сестра, ее сердитое лицо мелькнуло за занавеской и тут же скрылось. — Подождите в коридоре.

Мгновение он еще стоял в нерешительности, потом, спотыкаясь, попятился к двери, виновато кивая в мою сторону, а я, вымучив улыбку, с трудом сдерживала кашель и подступившие слезы. Я представила, как он будет сидеть один в коридоре, содрогаясь от малейшего запаха лекарств, так похожего на запах прелых листьев.

— Сестра, уже есть шесть часов? — спросила я.

Я точно знала, что уже шесть, но боялась ей прямо сказать, что пора кормить детей.

Сестра фыркнула. Занавеска качнулась и замерла.

— Ну, что ж, пусть умрут с голода, все ваши пухленькие детки, которых рожали в стерильных условиях. Пусть ваше жалованье умрет с голода. Вы ведь, если не ошибаюсь, получаете по сто фунтов за каждого младенчика?

Но я произнесла все это одними губами, беззвучно.

За занавеской составлялась история болезни. Что бы человек ни испытывал — боль, надежду, радость или отчаяние — документ есть документ: Памела Аманда Перкинс, 24 года, место жительства — Вестминстер, полное имя мужа — Дэвид Александр Перкинс, профессия — импресарио (значит, я ошиблась), не рожала, ничем не болела, ах, да, забыла, болела скарлатиной, еще в школе, операций не было, только гланды в пять лет. Так в чем же дело, недоумевала я. Почему она так страдает? Сильная, здоровая девушка, изящно напудрена детской присыпкой, на шее — ожерелье из отборного жемчуга и маленьких алмазов. К чему вся эта суета? Завтра ее оденут в меха и осыпят цветами, а Дэвид Александр напьется на радостях. Я презрительно фыркнула.

— Расслабьтесь, — сказала сестра.

— Но я хочу сохранить… — конец фразы утонул в рыданиях.

Только через час выяснилось, что Крошка Миссис Перкинс — странно, как быстро в моем сознании изменился ее статус — приехала не рожать; она изо всех сил пыталась сохранить ребенка. Детей наконец принесли, а к Крошке Миссис Перкинс пришел ее доктор, мистер Маколи. Одет он был лучше моего врача, загар на его лице казался темнее; в остальном, как всякий преуспевающий акушер-гинеколог, он походил на кумира-однодневку из утреннего спектакля, которого к сорока годам подняло на гребень волны, и теперь все женщины от него без ума.

— Ну-с, миссис Перкинс, — начал он, и я услышала щелчок — это он включил свою излучающую тепло улыбку. — На что жалуемся? На что жалуемся? Побаливает немножко? Где у нас побаливает?

Она что-то пробормотала.

Он явно не слушал.

— Сейчас мы тебя осмотрим. Как мы относимся к обезболивающему?

Ответа я не услышала. В коляске, стоящей у меня в ногах, заплакала дочь. Мистер Маколи вышел из-за занавески, взял коляску и рукой специалиста вывез ее в коридор.

— Извините, — сказал он, вернувшись. Потом машинально добавил:

— Надеюсь, вы не возражаете?

— Нисколько, — ответила я, понимая, что мой ответ все равно ничего не изменит.

Миссис Перкинс снова принялась всхлипывать.

— Слезами горю не поможешь, — сказал Маколи. — Мужайся, будь хорошей девочкой. Никто тебя не обидит. Мы все за тебя.

Он произнес все это так заученно, просто лаская ее словами.

— Но есть хотя бы надежда?

— Конечно! Ты, наверное, немножко побегала. Вот и все. Кому можно, а кому нет. Так уж мать природа захотела. Ты только постарайся расслабиться.

— Я постараюсь, — прошептала она. — Правда, постараюсь.

Когда он ушел, она --">