Джойс Кэрол Оутс - Венец славы: Рассказы

мельницами — с бестелесными призраками энтропии.

Разумеется, далеко не все в бескомпромиссно-трагическом восприятии Оутс современного классового мира примет непредубежденный читатель — особенно воспитанный в мировоззренческих категориях другого общественного устройства. Но и не разделяя пессимистичности конечных выводов Оутс, трудно не признать за писательницей упрямой последовательности этико-художественного мышления (в пределах, открытых ее образно-философской системе) и безусловного неприятия ею идейных основ много раз скомпрометировавшего себя американского «демократического общества».

Эта бескомпромиссность позиции, заметим, не раз отталкивала от Оутс даже тех из критиков в США, которых искренне привлекал ее сильный и своеобычный талант. Не случайно в числе задаваемых ей интервьюерами вопросов чаще других встречался такой: не слишком ли писательница драматизирует положение дел в сегодняшней Америке?

Стоит, думается, прислушаться к логике аргументации, прозвучавшей в ответе Оутс на этот вопрос: «В идеале назначение писателя — быть совестью тех, кто его окружает. Серьезное искусство часто понимают превратно, ибо в нем немало яростного и непривлекательного. Мне хотелось бы, чтобы мир был более совершенным, но, начав игнорировать существующие в нем реальные условия, я изменила бы своей писательской честности».

В двухстах с лишним новеллах Оутс, составивших тринадцать авторских сборников и до настоящего времени лишь эпизодически попадавших в поле зрения советского читателя, мир этот предстает не менее острыми и болезненными гранями.

И вместе с тем нельзя не заметить, что он на удивление просторен, разомкнут — тематически, социально, географически. В совершенстве владеющая разнообразными приемами так называемого «субъективного повествования» (прежде всего внутренним монологом во всем диапазоне его оттенков, не исключая и «потока сознания»), писательница, по сути дела, не проводит решительного водораздела между «большим» и «малым» жанрами своей прозы; в обоих находит выражение неизменно обуревающее ее, по собственному признанию Оутс, «до смешного бальзаковское стремление вместить в книгу весь мир».

При всей несопоставимости индивидуальностей классика французского критического реализма XIX столетия и американской писательницы наших дней эта апелляция к опыту автора «Человеческой комедии» представляется симптоматичной. Ведь если попытаться найти некий обобщающий подзаголовок всему ныне сорокатомному (и продолжающему пополняться новыми томами) собранию сочинений Джойс Кэрол Оутс, то этим подзаголовком наверняка окажется — «Сцены американской жизни».

Но «сцены американской жизни» с существенной поправкой на негативные тенденции современного этапа социопсихологической истории страны и чутко улавливающее их трагическое мировосприятие Джойс Кэрол Оутс.

Вглядимся, к примеру, в открывающую настоящий сборник и всем своим антуражем вызывающую ассоциации с «американским Бальзаком» — Фолкнером новеллу «Летучая снежная мгла» — одну из самых ранних в творчестве Оутс. Помощник шерифа и черный беглец, страж закона и задержанный им правонарушитель — эта пара десятки, сотни раз встречалась в серьезных и развлекательных американских романах, пьесах, кинолентах. Но традиционные вопросы типа: «кто убил?», «кто стал жертвой?», «как вел себя преступник?» — кажется, меньше всего интересуют Оутс, всецело поглощенную образцовым служакой Рейфом Мерри и той приключившейся с ним на тридцать девятом году жизни «неприятностью», благодаря которой, по словам самого героя, он «родился заново».

Этим вторым рождением Рейфа Мерри становится достигнутое им в момент сильнейшего психологического стресса (волею непредсказуемых обстоятельств страж закона оказывается в положении подсудимого) осознание тотальной порочности того жизненного порядка, которому он до рокового этого часа служил преданно и нерассуждающе. «Негры — тоже люди, а „белый суд“ расистского штата изначально отказывает им в праве на человечность» — такова, в общих чертах, суть морального урока, нелицеприятно преподанного ему незнакомцем, тоже черным, как и на всем протяжении рассказа не оказывающий сопротивления, не раскрывающий рта, вообще как бы «отсутствующий» преступник. На последней странице читателю откроется, что весь повергающий Рейфа в страх и недоумение яростный всплеск --">