Федор Михайлович Полканов - Рабочая гипотеза.

Спасибо за цветы. От Лихова тоже букетище, от Шаровского, от многих…

Через минуту Громов по телефону же пересказывал разговор Котовым. Те то и дело задавали вопросы:

– А правда, что девочка некрасивая? Правда, что у рыжих молоко плохое?

Надо же! Сами взрастили это распролживейшее создание и сами же верят ее россказням! Да ни во что верить нельзя – даже в то, что девчонка не рыжая! Хотя, впрочем… А вдруг правда, что у рыжих молоко плохое? Где об этом прочесть можно? Дал бы кто сведущий ссылку. Глянуть, что ли, в «Медицинскую энциклопедию»?..

Надо было куда-то деваться. Попробовал поработать и тут же прервал: в голове были иные мысли; тогда вышел на улицу, пошел по городу, не думая, куда и зачем идет. Шел и рассматривал по дороге детишек, особенно внимательно девочек. «Какая ты, моя дочь?» Маленькая, только вчера родившаяся старушка. В этом мире ты самая молодая и в то же время самая старая, потому что ты старше меня на целое поколение. Светоч идей и груз пережитков, горы свершений и пропасти недоделок, солнечная дорога и тучи на горизонте – вот наше наследие, которое мы тебе завещаем. А еще завещаем мы тебе нашу бодрость, нашу уверенность, нашу поступь. Жительница вселенной, ты воочию убедишься в ее беспредельности. А когда немножечко подрастешь, ты по утрам, открывая газету, не будешь хмурить брови, не побегут у тебя по спине мурашки и маленькое словечко «атом» будет иметь для тебя только один, светлый смысл…

Темные локоны и карие глаза, вздернутый носик и белая кожица – такой ты будешь, моя Валентинка. Мое прошлое, мое настоящее, мое будущее…

Двадцать четыре подгузничка, двадцать четыре тонкие пеленки, двадцать четыре байковых – Лизку избаловал, избалую, кажется, и эту девчонку!

Все давно куплено, но Леонид к приезду Лизы решил купить еще кое-что. Долго ходил по магазинам; а когда вернулся, его ждала телеграмма Шаровского: «Завтра двенадцать будьте лаборатории». Что еще шефу понадобилось?

А назавтра, в двенадцать, в институт пришел старенький, седенький генерал медицинской службы. Глянул на него Леонид и сразу понял: это идет его триумф. По-разному он приходит к ученым, а вот к нему пришел так.

Старичок, сверкая погонами, прошел на «Олимп», оттуда же вместе с Шаровским – в комнаты группы Громова. Вошли, и старичок плотно-плотно прикрыл за собой дверь.

– Здесь все свои? – спросил он, а Шаровский ему кивнул.

После этого старичок долго тряс руки – Леониду, потом остальным.

– Приехал поблагодарить вас, а также поздравить. Пользуясь вашими материалами, мы модифицировали метод лечения. В результате удалось одолеть, казалось бы, безнадежный случай…

Никто генерала не расспрашивает, что и как модифицировали врачи, кого и от чего вылечили. Всем и каждому ясно, что старичок очень секретный…

Вот и весь триумф… Вернули в жизнь человека – этого разве мало? И важно ли, что не напишут об этом в газетах, не прокричит радио на весь мир?

Шаровский и Громов провожают генерала, потом возвращаются. И тут Шаровский, улыбаясь во весь рот, произносит:

– Нет Елизаветы Михайловны, но кто-то же должен сказать слова, которые она сказала б? Придется мне: Громов на пьедестале!

Шеф смеется, шеф даже острит! А как же иначе? Триумф Громова – разве это не триумф всей лаборатории, всей радиобиологии, школ Лихова и Шаровского?

Громов, понятно, тоже сияет. Но в голове уже крутится: «Надо форсировать изготовление «Ли-5». А потом: комплексный эксперимент, «ЕГ» плюс «Ли». Что покажет это направление поиска?»

А пока что Леонид идет к телефону, удивляет сестру из роддома.

– Прошу передать Громовой из пятой палаты: «ЕГ» на орбите!

Конец первой книги.

--">