Феликс Соломонович Кандель - Зона отдыха

Колюня, мы с Иваном. А эти, гладиаторы, уже ждут. Отвели нас в самый край, к забору, могилку показывают. Ничего себе могилка, и место тихое, только время – оно осеннее, яма в воде почти что доверху.

Стою я, гляжу, думаю :

– Чего это мы Полуторку в воду класть будем? Человека хорошего? Друга закадычного? С которым пили-разливали? Негоже как-то.

Зову гладиаторов, отвожу в сторонку:

– Так, мол, и так, мужики. Нам бы чего посуше.

А от них водярой разит – почище вчерашнего.

– Посуше? – говорят. – Можно и посуше. Ежели оно, конечно, того-сего, так-сяк, туда-сюда... Только сверху за это – тридцатничек.

Я к Кланьке:

– Кланя, так и сяк, того-сего, туда-сюда... Чего скажешь?

А она:

– Володя! Да о чем речь? Неужто я пожалею? Неужто мы Снегирёва Василия Павловича в воду класть станем? Что жа он, сухого места не заслужил?

Я опять к ним:

– Мужики, порядок.

Повели они нас по забору, на бугорок, повыше. Стоит могилка копаная, чистенькая, сухонькая – одно загляденье. Сосна в головах растет, иголочками вокруг посыпано. Будто песочком желтеньким.

– Вот, – говорят, – полюбуйтесь. Друг ваш лежать будет, век благодарить. Тихое место, министерское, для академиков.

А я:

– Он у нас и есть из академии. Не слыхали? Снегирёв Василий Павлович.

– Некогда, – говорят, – нам лялякать. У нас лопаты простаивают. Время, – говорят, – на кладбище – оно деньги.

Постояли мы над могилкой, Кланька слезу пустила, теща за ней, мы с ребятами загрустили. Потом землей засыпали, холмик навалили, табличку воткнули. Всё чин по чину.

– Ребяты! – говорит Кланька. – Спасибо вам, ребяты. Очень я могилкой довольная. Прошу всех на поминки. По Снегирёву Василию Павловичу.

Пошли к ней, помянули Полуторку, почти что трезвые воротились домой.

Месяц прошел, два, пять. Выпили мы как-то, забалдели, Серёга и говорит:

– Мужики, пошли к Полуторке.

– На кой?

– Навестить. Обещались.

– Ну, пошли.

Приходим в академию, стучимся в ту самую дверь.

– Вам чего?

– Нам бы, – говорим, – Снегирёва повидать. Василия Павловича.

– А он у нас кем работает?

– А он у вас скелетом работает. Скоро полгода.

Поржали они над нами и говорят:

– Идите, ребята, проспитесь. Наши скелеты все обезличенные. Где кто – теперь неизвестно.

– Да ты нас пусти, – просим. – Мы его сразу признаем. По особым приметам.

– Не признаете, – говорят. – Их потом никто признать не может.

И дверь захлопнули.

Так и пропал наш друг, наш корешок, Снегирёв Василий Павлович, по прозванию Полуторка, расточник шестого разряда. Сгинул от прожитой жизни. Не просто так сгинул – в интересах науки.

Полгода прошло, год. Собрались мы к нему на могилку съездить, помянуть в годовщину, вылить на холмик по обычаю бутылку водки. Скинулись, купили в магазине, по дороге не утерпели – сами выжрали.

Серёга говорит:

– Васёк бы тоже не утерпел...

Колюня говорит:

– Васёк бы еще добавил...

Иван говорит:

– Васёк бы и сбегал...

Я говорю:

– Кончай трёп, время уходит...

Добавили, сбегали, набрались: какое там кладбище? Сидим под кустом – балдеем.

– Ребяты! – говорю.– Колюня! Серёга! Иван! Вот ба нам пить бросить! Вот ба всем! Денег будет, денег! Завались! Все деньги у нас, у них – хрен с минусом.

– Слыхали, – говорит Колюня, – такие речи...

– Видали, – говорит Серёга, – таких умных...

– Посылали, – говорит Иван, – таких подальше...

С тем и разошлись. Разъехались. Распрощались.

А больше на кладбище не собирались.

Больше не вспоминали.

Не думали даже.

Всё нехуть.

Москва. Зима, 1976 – 1977.

--">