Анастасия Заворотнюк - Начало

от детских до самых романтичных. Ее амплуа – травести, что в переводе с современного «уличного» искаженного понятия обозначает всего-навсего актрису, которая может играть детей. Мама всегда была такой маленькой, как будто она подросток, такой хрупкой, нежной. И у нее всегда был и остается такой невероятно чистый, не замутненный никаким горьким опытом взгляд огромных глаз. У мамы невероятные глаза – не детские, нет, но при этом широко распахнутые и очень спокойные. В них столько чистоты, гармонии, ясности. Не знаю, с чем можно сравнить ее глаза. С органной музыкой, наверное, – чистой, проникновенной, возвышенной. Этот ее взгляд – божий дар. Вот она вышла на сцену – и зал замер. И ей удавалось «держать» самую трудную, самую капризную аудиторию – ведь у детей внимание рассеянное, они не размениваются на вежливость – им такое заискивание не свойственно, детям либо интересно, либо нет. Маме это всегда блестяще удавалось. И что удивительно – мама никогда не менялась. Она как будто застыла в подростковом возрасте и когда она выходила на сцену, будь она Джульеттой или Гердой, для нее на сцене время всегда бежало вспять. Росли поколения, а мама оставалась такой же.

Папа – человек, для которого вся жизнь была сплошным творческим процессом – всегда был моим лучшим другом. С самого рождения он вел себя со мной так, как будто я родилась уже взрослой. Сейчас я понимаю, что это очень правильно, что это и есть самый честный способ общения между отцами и детьми. Ведь общение со взрослыми на равных дает развивающейся личности не только ощущение своей значимости и самостоятельности, но и чувство уверенности, которое так необходимо по жизни, и, главное, чувство ответственности за себя, за свои слова, поступки. Я так и не пережила в полном смысле этого слова перехода из детства во взрослую жизнь, потому что благодаря папе и его отношению ко мне, я всегда была «уже немножечко взрослая». Папа был очень занят на телевидении, но всегда находил время для меня: мы много разговаривали, постоянно что-то обсуждали, слушали пластинки, которые он приносил. У меня в комнате стоял проигрыватель – мой личный, любимый, хоть и старенький. Особого достатка у нас не было, но папа решил во что бы то ни стало собрать для меня коллекцию пластинок. Он приносил мне бардов, Бачурина, Камбурову… Мы вместе их слушали и потом обсуждали. Так происходило мое воспитание. Однажды папа позвал меня к телевизору:

– Смотри! Это Анатолий Эфрос. Лермонтов, «Печорин»… Запомни эти интонации!

В общем, он принимал самое непосредственное участие в моем развитии и сейчас я могу точно сказать – та Настя Заворотнюк, которую вы знаете, это немножечко мой папа.

Если папа был моим другом, то мама была предметом моего бесконечного восхищения и… зачастую моей удачливой соперницей. В детстве я ужасно переживала, когда смотрела спектакли с ее участием: я верила во все ее сценические чувства, снова и снова реагируя на вроде бы знакомые и уже предсказуемые повороты сюжетной линии. Но после спектакля мамины страдания заканчивались аплодисментами и букетами, а мои страдания продолжались. Я ничего не могла с собой поделать, я переживала за папу – мне казалось, он должен был ревновать к ее партнерам по спектаклям, особенно, если они были про любовь. Но самым душераздирающим спектаклем для меня был «Ромео и Джульетта». Мама играла Джульетту, а Ромео играл актер, наш знакомый, Юра Минеев. И я была страшно влюблена в Ромео – во время спектакля ждала его за кулисами, залезала к нему на плечи, сидела на нем верхом и каждый раз с большим трудом отпускала его туда, на сцену, к маме. И вот, в один прекрасный день, или, точнее сказать – вечер, мои романтические чувства к Ромео все-таки взяли верх над чувством долга перед театром и я не смогла его отпустить. Юре на сцену выходить, а я вцепилась ему в волосы руками, ногами обвила за шею и не отпускаю любимого. Меня еле оторвали от героя-любовника – в буквальном смысле этого слова, потому что я «вцепилась в него зубами» – укусила за ключицу. Юра закричал, а мама, которая была на сцене, это услышала и сразу догадалась – это я что-то натворила. Единственное, что извиняло меня – это мой возраст. Мне было пять лет.

В нашей семье отношения между родителями и детьми были очень открытыми. Нас не ставили ниже себя, никогда ничего от нас не скрывали. Мы всегда принимали участие в жизни семьи наравне с родителями и я им за это очень благодарна, за то, что они --">