Том Корагессан Бойл - Мексика

– Что ты имеешь в виду? Ты актриса?

Она усмехнулась.

– Если бы, – встряхнув головой, она вилкой собрала по тарелке остатки рыбы, помогая себе указательным пальцем левой руки. – Нет, – сказала она. – Я боксер.

Алкоголь привольно циркулировал в его организме. Ему захотелось расхохотаться, но он подавил в себе это желание.

– Боксер? Ты шутишь? Ты ведь не имеешь в виду бокс? Что, правда?

– Чистая правда, – ответила она. Ее глаза горели. – Именно бокс. А сейчас я пытаюсь оправиться после поражения, что нанесла мне одна из этих сучьих королев ринга, Ди-Ди ДиКарло, две недели назад. Мой менеджер решил, что мне пока стоит затихариться ненадолго – ты понимаешь, о чем я?

Он весь наэлектризовался. Никогда в жизни ему не доводилось встречаться с женщиной-боксером, он и не думал, что такие бывают. Бои в грязи – это ладно, это он видел. На самом деле, после смерти жены он даже стал их настоящим фанатом, смотрел по вечерам во вторник, а иногда и в пятницу. Но бокс? Это неженский спорт. С пьяной дотошностью он ощупывал взглядом лицо Джины – это было прелестное, милое лицо, но на переносице виднелась красноречивая вмятинка – едва заметная, конечно, но как же он мог не углядеть ее раньше?

– Но разве это не больно? Ну, то есть, когда тебя бьют… бьют по телу, я имею в виду?

– По сиськам?

Он молча кивнул.

– Конечно, больно. А ты как думал? Но у меня есть специальный лифчик с толстой подкладкой. Я просто подтягиваю их наверх и прижимаю в стороны к ребрам – тогда у противника нет четкой цели. Но вообще-то, самое жуткое – это удары в живот, и она указала рукой на свой обнаженный живот, узкую щелку пупка и стальной пресс, но, ей-богу, ничего общего с тошнотворными животами культуристок, которыми так и кишит ESPN^[12] – замечательный живот, великолепный пупок, просто глаз не оторвать.

– Ты не очень занята сегодня вечером? Может, поужинаем вместе? – услышал он свой вопрос.

Она посмотрела на свою опустевшую тарелку, на которой не осталось ничего, кроме листьев латука – не ешьте латук, никогда не ешьте латук, только не в Мексике! – и пожала плечами.

– Почему бы и нет? Может, на пару часиков.

Он поднял непослушную отяжелевшую руку и, нахмурившись в попытке сконцентрироваться, уставился на часы.

– В девять?

Она снова пожала плечами.

– Идет.

– Да, кстати, – сказал он. – Я Лестер.

Прошло уже два года со смерти Эйприл. Ее сбило машиной в квартале от их дома, и хоть водителем оказался застывший за рулем отцовского Suburban'a подросток – это была не совсем его вина. Во-первых, Эйприл шагаула на дорогу фактически прямо под машину в двадцати футах от пешеходного перехода, и, кроме того, словно этого было мало, она тогда была с завязанными глазами. Да, с завязанными глазами и с одной из этих длинных гибких фиберглассовых тростей в руке, которыми слепые ощупывают мир у себя перед ногами. Ей это нужно было для курса психологии в университете Сан-Франциско: «Стратегии личности с физическими ограничениями». Преподаватель попросил двух добровольцев в течение недели не снимать сглаз повязку – даже на ночь, даже в постели, все без обмана, – и Эйприл первая подняла руку. К тому моменту они с Лестером были женаты уже два года – он впервые, она во второй раз, – а теперь прошло уже два года, как ее не стало.

Лестер всегда был не прочь выпить, а после смерти Эйприл стал получать от выпивки меньше удовольствия, но алкоголя ему уже требовалось значительно больше. Он осознавал это и пытался бороться. В общем, вернувшись к себе в комнату в приподнятом настроении от предвкушения вечерней встречи с Джиной – Джиной-Пумой – он не мог удержаться, чтобы не откупорить купленную в дьюти-фри бутылочку «Эррадуры» и не смочить горло долгим основательным глотком.

В номере не было телевизора, но кондиционер работал вполне сносно, и, прежде чем избавиться от пропитавшейся лотом рубашки, Лестер несколько минут постоял в потоке прохладного воздуха, после чего направился в душ. Вода оказалась чуть теплой, но это и к лучшему. Он побрился, почистил зубы и, выйдя из ванной, снова устроился перед кондиционером. Затем на глаза ему попалась бутылка на ночном столике, и он решил выпить еще глоточек – только один, ведь не хотел же он упиться в хлам еще до вечернего выхода с Джиной-Пумой. Однако потом он посмотрел на часы и увидел, что еще всего-навсего семь двадцать, Я подумал, мол, что за черт – два стакана, три, – ему просто --">