Игорь Викторович Савельев - Терешкова летит на Марс

дорыться до истины на забугорных сайтах. Процедура простая. Только и надо, что подтвердить английский, до того поднатаскавшись на вечерних курсах, да довести себя до белого каления в коридорах посольства…

Безотказный Паша был рядом. Он до конца не верил, что она улетит всерьез. Она улетела играючи. А он побрел по декабрю один, с обветренными, воспаленными губами.

Невыносимо-то бывало вечерами, когда, вернувшись домой сквозь сказочные фонари, сыпавшие снег, Павел обращался в развалину. Он тер глаза, как при температуре, осоловело сидел под лампами, тупел, тупел, тупел. Рано заваливался спать…

Наташка, едва обосновавшись в Питтсбурге, завела привычку выходить на связь по скайпу (у нее утро, у него температурная прострация), но разговоры как-то не клеились. Павел не только не пытался взбодриться перед ядовито-черным пористым микрофончиком, но видел в своей тормозной, свиной мрачности благородство и служение, если не упрек. («Вот, я страдаю».) Наташа же заметно нервничала. Может, и из-за тамошних своих проблем тоже. Но они любили друг друга, а там, где любовь, нет места гладким разговорам. Десять-пятнадцать минут пытки, Паша героически держался: дольше, дольше (как в золотые времена — в других обстоятельствах), и мрачно раскаивался в щелкнутом-таки «отбое».

Иногда он выволакивал себя обратно на снежно-простудные дворы, снова — в маршрутные «газели», в которых лишние люди стояли скорбно, как висельники. Он объезжал студенческих друзей — немногих оставшихся. Они вместе учились в местном педе, на СГФ — социально-гуманитарном факультете, и часто случайные знакомые спрашивали их не без иронии:

— А чему там учат?

Так было пять лет назад, так было теперь. Ответить внятно Павел не мог все эти годы. И ему все чаще казалось, что это позор — иметь такое образование — никакое; это как твердая синяя корка от диплома — без вкладышей. Красивые водяные знаки на внутренней стороне, важно все так. Гербы. Но ничего не написано.

С друзьями было не веселее, чем одному: когда вымыты рекой времен все темы, остается только молча глотать пиво — в тишине, нарушаемой лишь моторчиком холодильника…

Паша приходил к Игорю, например. Игорь — нелепый, толстый, да и просто некрасивый, с близко сидящими глазами, — пребывал в перманентном если не восторге, то воодушевлении, шумно радовался встрече, воровато — родители дома — тащил в свою комнату бутылки псевдо-«Гинесса», черные и гладкие, будто только что рожденные неизвестно кем. Горький печеночный раствор.

Игорь считал себя писателем. К несчастью, кажется, всерьез. Его уж откровенно беспомощные рассказы, — автор упорно оставался верен стилю «фэнтези», — не брали порой даже в местной «молодежке» (редактор которой, здоровый усатый мужик, на фото даже и брутальный, писал в своей колонке: «Ура! Наконец-то выпал снег! Утром у меня замерзли ушки». Буэ). Однако Игорь не страдал и не комплексовал, а марал и марал бумагу, пер, как слепой бульдозер, через все преграды, поперек здравого смысла. Когда им было по семнадцать и скучной лекции посредь Игорь двигал ему, Павлу, кривенький листочек с очередной «нетленкой», это еще можно было с иронией принять. Когда им двадцать третий год, и один на полном серьезе читает другому бредни новые, которые никак (по крайней мере, к лучшему) не изменились, и те же в них, простите, киборги…

— Что нового? — с энтузиазмом вопрошал Игорь, после того как они конспиративно выпивали принесенное. Господи, ну что могло случиться за несколько безвоздушных дней.

Уходил Павел с кислым послевкусием «Гинесса», разбитый еще больше против домашнего, зная: от безысходности притащится снова и снова.

Так кончался декабрь.

Когда на носу оказался Новый год и по обыкновению забурлили торговые центры etc, Паша даже повеселел, объявив, что праздновать не будет, а завалится спать. И это так понятно. О, благородный траур. Но в сам день 31-го, перенасыщенный кухонным паром, Павел довольно глупо дал себя уговорить. Данила собирался к каким-то своим «ролевикам», брал с собой Игоря, они на пару дожали и Павла. И тот мрачно собирался, пока родители скандалили и загружали салатницы, а по телику менялись две новостные картинки: негодующий Лукашенко и небоскреб «Газпрома». В этом здании все выдавало начало 90-х: и явная бедность архитектурной мысли, и впечатление сырого цемента по боковинам. Гладиолус-урод. Паша ведь немного занимался архитектурой. И если бы… Если бы. --">