Курт Воннегут - Наследство Фостера

Курт Воннегут Наследство Фостера

Я — продавец умных советов для богатых людей. Служу я в фирме, которая дает указания, как выгоднее размещать капитал. Прожить на мою зарплату можно, но пока я новичок в этом деле, и тут особенно не разойдешься. Да еще пришлось завести специальное обмундирование: мягкую шляпу, темно-синее пальто, двубортный костюм, как у банкиров, — серый, в полосочку, — строгий полосатый галстук, полдюжины белых рубашек, полдюжины черных носков и серые перчатки.

К клиентам я езжу на такси — аккуратный, чистенький, вежливый. Я веду себя так, будто сам только что загреб уйму денег на выгодной биржевой операции, а к ним зашел скорее по общественной линии, а вовсе не по делу. Когда я прихожу, весь в новом, с хрустящими бумагами и текущими анализами биржевых операций в красивых папках, клиенты обычно, как и положено, реагируют на мой визит как на посещение священника или врача: я взял дело в свои руки, значит, все пойдет прекрасно.

Чаще всего я общаюсь со старыми дамами, которые благодаря железному здоровью оказались наследницами немалой толики земных благ. Я перелистываю их акции и излагаю им мнение наших экспертов, как и куда вложить эти бумаги,

— богатство, — их запасы, — пусть растут и процветают. Без дрожи в голосе я говорю о десятках тысяч долларов, с полным спокойствием смотрю на ценные бумаги — тысяч на сто — и только с видом знатока произношу: «Мммм-м-мда… М-мда…»

Так как у меня лично никаких ценных бумаг нет и в помине, моя работа несколько похожа на работу голодного мальчишки, развозящего сладости из кондитерской. Но по-настоящему я это почувствовал, только когда Герберт Фостер попросил меня проверить его финансы.

Он позвонил мне как-то вечером и сказал, что приятель порекомендовал ему обратиться ко мне, так не могу ли я прийти поговорить с ним по одному делу. Я умылся, побрился, почистил башмаки, надел свой «мундир» и с важным видом подъехал к нему на такси.

У людей моей профессии, а может быть, и у всех людей, есть неприятная привычка — определять годовой заработок человека по его жилью, машине и одежде. Герберт Фостер зарабатывал не больше шести тысяч долларов в год — за это я ручался. Поймите меня правильно: против людей се скромным достатком у меня нет возражений, кроме одного; очень важного: на них я ничего заработать не могу. Было как-то обидно, что Фостер отнимет у меня время из-за каких-нибудь несчастных акций ценой в несколько сот долларов. Ну, скажем, даже в тысячу долларов: все равно я на этом заработаю от силы доллара два или три.

И вот я сижу у Фостера в стандартном домике послевоенного образца — из готовых деталей, с пристройкой-мезонином. Видно, хозяева воспользовались предложением местного магазина — сразу купить всю обстановку для трехкомнатной квартиры, включая и пепельницы, и плевательницу, и картины на стены, всего 199 долларов 99 центов. Но раз я уже влип, черт бы меня подрал, надо будет просмотреть его жалкие бумажонки и поскорей убраться отсюда.

— Славный у вас домик, мистер Фостер, — сказал я. — А это, наверное, ваша милейшая супруга?

Худая и явно въедливая женщина деланно улыбалась мне. На ней был полинявший халат с изображениями охоты на лисиц. Узор халата никак не уживался с яркой обивкой кресла, и мне пришлось сощурить глаза, чтобы выделить ее лицо из этой пестрой безвкусицы.

— Рад познакомиться, миссис Фостер, — сказал я. Около нее лежала груда носков и белья для починки, и Герберт сказал, что зовут ее Альма — вполне подходящее имя.

— А это — молодой хозяин, — сказал я. — Умница, сразу видно. И похож на папочку.

Двухлетний карапуз вытер грязные ручонки об мои брюки, шмыгнул носом и потопал к пианино. Он встал у края клавиатуры и начал барабанить на самой высокой ноте — минуту, потом другую, потом третью.

— Музыкальный, — сказала Альма, — весь в отца.

— А вы играете, мистер Фостер?

— Только классику; — сказал Герберт. Я впервые разглядел его как следует. Худощавый, круглое веснушчатое лицо, крупные зубы — такая внешность у меня обычно ассоциировалась с ловкачами, со всезнайками. Трудно было поверить, что он доволен своей некрасивой женой и привязан к семейству, как он старался показать. А может быть, мне только почудилось, что в его спокойном взгляде таится какая-то тихая безнадежность.

— А тебе не пора на собрание, дорогая? — спросил он жену.

— Нет, в последнюю минуту все отменили.

— Так вот, --">