Джон Чивер - Химера

смысле, что не хотела, чтобы ее видела моя жена. А потом села рядом со мной на край ванны, я обнял ее, и мы стали обсуждать ее планы. Она ищет квартиру, живет пока в дешевой гостинице и никак не подыщет работу. Помню, я говорил ей:

— Жаль, что ты не умеешь писать на машинке и стенографировать. Пожалуй, есть смысл поступить на курсы… Я поразузнаю, может быть, что и подвернется. Иногда требуются регистраторы, с этим ведь ты справишься? Ни служить гардеробщицей, ни танцевать в ресторане я тебе не позволю. Нет, этого я не допущу. Лучше уж сам буду платить тебе жалованье, пока не набежит что-нибудь получше…

Дверь распахнулась, в ванную вошла Зена. Мне кажется, женские бигуди, так же как краска для газона и шуточные плакаты, лишь напоминают о том, что высказывать свое мнение следует о предметах более серьезных и возвышенных, и потому я скажу лишь одно: моя жена закручивает такое количество бигуди и торчат они так агрессивно, что всякий, кто решился бы за ней поухаживать, рискует остаться без глаза.

— Разговариваешь сам с собой! — загремела она. — Все соседи слышат, подумают, что ты спятил. И меня разбудил. Я так крепко спала, и ведь знаешь отлично, меня если что с вечера разбудит, я больше не засну. — Она подошла к аптечке и достала таблетку снотворного. — Если хочешь разговаривать сам с собой, иди на чердак, — заключила она, ушла и заперлась в своей спальне.

Прошло несколько дней, и вот как-то вечером, поджаривая во дворе шницели, я заметил, что небо на юге затягивают дождевые тучи. Я решил, что это добрый знак — может быть, будет какая-нибудь весточка от Ольги. Перемыв посуду, я вышел на заднее крылечко и стал ждать. В сущности, никакое это не крылечко, а просто маленькая деревянная площадка с четырьмя ступеньками, под которой мы держим помойное ведро. Мистер Ливермор стоял на своем крыльце, мистер Ковач на своем, и мне вдруг пришло в голову, а что, если они, как и я, ждут химеру? Если я, скажем, подойду к мистеру Ливермору и спрошу: «Ваша какая, блондинка или брюнетка?» — поймет он меня или нет? Была минута, когда мне ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь моей тайной. А потом зазвучал тот вальс, и едва музыка смолкла, как она взбежала ко мне по ступенькам.

О, сегодня она счастлива. У нее есть работа. Это я знал, потому что сам же нашел для нее место. Работала она регистратором, в том же здании, что и я. Чего я не знал, так это что она нашла квартиру — не то чтобы настоящую квартиру, но меблированную комнату с отдельной кухонькой и ванной. Пожалуй, оно даже и лучше, ведь вся ее мебель осталась в Калифорнии. Поедем туда сейчас? Мы еще поспеем на последний поезд, а переночевать можно там. Я согласился, сказал, что только сбегаю наверх проведать детей. Я заглянул в детскую, дети спали, Зена уже заперлась у себя. Я зашел в ванную вымыть руки и на раковине увидел записку, написанную моей старшей дочкой Бетти-Энн: «Милый папочка, не бросай нас».

Это смешение реального с нереальным было абсурдно. Дети ведь ничего не могли знать о моих бреднях. Их ясные глаза никого не увидели бы на заднем крылечке. А записка всего лишь говорила о том, что они не могли не почувствовать, как мне плохо. Но внизу ждала Ольга. Я словно ощущал ее нетерпение, видел, как она, свесив с крылечка длинные ноги, курит и поглядывает на свои часики (подарок к окончанию колледжа), и однако же мольба моих детей словно пригвоздила меня к дому. Я не мог сдвинуться с места. Мне вспомнился парад в нашем поселке, на который я недавно водил младшего сынишку. Устроило парад какое-то местное братство. В нем участвовали два оркестра в старинных костюмах и пять или шесть отрядов. Членами братства, судя по всему, была в основном мелкая сошка телеграфисты, парикмахеры. Погода не могла повлиять на мое состояние — я отлично помню, что день был солнечный, прохладный, — но впечатление у меня осталось гнетущее, точно я стою у подножия виселицы. В рядах марширующих я видел лица, изнуренные пьянством, измученные тяжелым трудом, иссушенные заботами и все как одно с печатью разочарованности, словно целью этого веселого шествия было доказать, что жизнь — сплошная цепь пагубных компромиссов. Музыка звучала бравурно, но лица и фигуры выдавали рабов компромисса, и я, как сейчас помню, встал со своего места на трибуне и вглядывался в последнюю шеренгу, в надежде найти хоть одно ясное лицо, которое опровергло бы мои невеселые выводы. Нет, не нашел. Сейчас, сидя в ванной, я словно сам очутился в --">