Давид Гроссман - Будь мне ножом

наоборот — скажи, есть ли что-либо более привлекательное, чем потрясающая возможность отдать самое дорогое, (тайну ли, слабость, а может быть просьбу, такую же необоснованную, как та, с которой я к тебе обратился), в совершенно чужие руки (именно в чужие!), и мучиться от стыда, что соблазнился такой призрачной иллюзией, — во мне вообще есть эта склонность к нищенству — и так три дня и три ночи, минуту за минутой, как в карцере или в западне, и, когда я уже был готов отступить, вздорно, самоуничижительно и мрачно, вдруг — твоя спасительная белая рука…

Ты, видимо, не понимаешь, что меня так взволновало; это всё — твоё письмо такое теплое и лучистое, и особенно постскриптум (всего лишь одна строчка); для меня это было подобно твоему приходу: взяла за руку и вывела из тени на свет так просто, как будто это совершенно естественно — сделать такое для чужого человека.

(Ну вот, волна холода. Но почему теперь, в эту самую минуту? Потому что мне хорошо? Холод поднимается из живота, под сердцем — некий холодный кулак. Будьте знакомы!)

Если ты сможешь понять, что я действительно имею в виду лишь переписку, не встречу, и уж конечно не тело, не плоть, (не твою, это видно из твоего ответа), только слова! Потому что лицом к лицу мы все испортим, мигом скатимся на знакомые тропинки. И конечно, при абсолютной секретности, чтоб никому ни слова, чтоб не обернулись наши слова против нас самих. Только мои слова будут встречаться с твоими, и постепенно мы почувствуем, что дышим в общем ритме. Я так устал писать, но это не обычная усталость, — через каждые несколько строк я должен останавливаться, чтобы отдышаться и успокоиться…

Уже вечер. Я сделал перерыв, чтобы прийти в себя… Ровно десять часов назад я нашел в почтовом ящике белый конверт с моим именем с одной стороны и твоим — с другой (может, мне больше ничего и не нужно было для начала). А внутри на половинке листа (у тебя не было времени?) — твой ответ. В первые мгновения я даже не понимал, что я читаю. Как будто каждое слово, даже самое пустячное, ослепляло меня вспышкой, такой, как в слове «Я», если вдуматься. Миг понимания, и затем будто потёмки, расходящиеся из центра и засасывающие меня, а когда я дошёл до P.S., до «спасибо» за мой нежданный подарок (ты ещё и благодаришь меня!), и до твоего сердца, вдруг наполнившегося тоской по себе самому, когда оно было маленьким…

Согласна, что в такую минуту большего сказать невозможно? Что все главное — уже сказано?

Знаешь, я вычитал у мудрецов, что есть в человеческом теле одна маленькая косточка (самый верхний позвонок, он называется «атлант»), которую невозможно уничтожить: она не разлагается после смерти и не сгорает в огне, и что с нее начнут создавать человека заново, когда будет воскрешение мертвых. И у меня появилась игра: я пытался угадать в чём атлант знакомых мне людей, то последнее, что от них останется, недоступное разрушению, и из чего они будут заново созданы. И, конечно же, я искал и свой атлант, но ничто не отвечало всем требованиям. А потом я прекратил спрашивать и искать, мой атлант был объявлен несуществующим, до тех пор, пока не увидел тебя на школьном дворе, и старая игра вернулась из забвения, и с ней возникла сумасшедшая и сладостная идея: что, если мой атлант находится вовсе не во мне, а в другом человеке?

7 апреля

И снова я. Минута до полуночи. Это — третье за сегодня, не пугайся, ты не представляешь, сколько писем я не отправил тебе сегодня, но это наш первый общий день, день, когда пришло твоё письмо, и я ответил, и, пока не пришло от тебя следующее письмо, я могу верить, что ты читаешь меня точно так же, как я тебе пишу, — в полудреме, в полубреду (сегодня на работе я не ходил, а прямо танцевал), и я могу бормотать тебе «море, море…», — тонким голосом (у меня голос утоньшается, когда я вспоминаю тебя), — «…море, окати меня, море…», — не знаю, почему, может быть из-за моря, которое в имени твоём (Мирьям), а может, потому, что без жидкости нет зарождения жизни, а я чувствую, телом чувствую, что мы оба нуждаемся в море воды вокруг нас, в водопадах и реках, чтобы просто начать жить.

Я преувеличиваю? Скажи резче: тебя заносит! Чувствую, как тебя коробит (нет, правда: твоё тело досадливо сморщилось…), может быть, тебя что-то задело в моих словах? Тебе надо меня направлять, объясняя, где болит, и где надо мне быть осторожным. …А может, я просто утомил тебя сегодня?

Я ведь сам выматываюсь, когда пишу тебе, я уже говорил. --">