Александр Михайлович Кабанов , Аркадий Аркадьевич Бабченко , Геннадий Николаевич Калашников , Алексей Иванович Слаповский , Олег Олегович Павлов , Андрей Борисович Зубов , Инна Львовна Лиснянская , Аркадий Моисеевич Штыпель , Александр Михайлович Стесин , Журнал «Новый мир» , Сергей Павлович Костырко , Андрей Витальевич Василевский , Сергей Станиславович Беляков (критик) , Ирина Захаровна Сурат , Владимир Алексеевич Губайловский , Михаил Яковлевич Горелик , Олег Владимирович Зоберн , Дмитрий Геннадьевич Бакин , Кирилл Владимирович Ковальджи , Ирина Бенционовна Роднянская , Павел Михайлович Крючков , Наталья Андреевна Сиривля , Ольга Балла , Александр Анатольевич Храмчихин - Новый мир, 2009 № 01

Полищука). Зато прибавилось и лирической дерзости. Прибыло и в полку архаистов-новаторов. <…> Если приглядеться повнимательней, нельзя, по-моему, не заметить, что в результате сужения внешней жизни в нашей лирике, во всяком случае, в стихах суггестивного склада и лада, стала самовосстанавливаться узловая завязь поэта с миром природы , грубо надорванная агрессивной и беспардонной урбанизацией. Но это, увы, уже совсем не тот самовластительный и самодостаточный мир, каким он виделся еще Пастернаку: „Природа, мир, тайник вселенной, я службу долгую твою, объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья простою”. Униженная и оскорбленная, растерзанная и беспомощная, природа жмется к человеческому одиночеству: то ли ищет защиты, то ли надеется на сострадание. Такой ее особенно остро видит и чувствует, главное чувствует, Владимир Салимон”.

Валентин Непомнящий. Пушкин. Размышления в лицейский день. Беседовал Александр Ткаченко. — “Фома”, 2008, № 10 <http://foma.ru>.

“…И в то же время Пушкин не был человеком церковным. В храм он ходил редко и даже писал жене, которая была весьма набожна: „Помню, как ты молилась на коленях... Я не молитвенник, так хоть ты помолись за меня”. Вера была в его сердце, но жил он очень по-разному. Понимаете, быть поэтом — это ведь очень тяжелая доля. Это — стихия, которая может унести человека куда-то даже вопреки его воле и желанию... Поэтому, когда я слышу разговоры о том, что Пушкин был православным поэтом, я всегда возражаю — нет, он им не был. Православный поэт — Хомяков, потому что он выражает в своих стихах православную идеологию. А Пушкин — поэт православного народа. Чувствуете разницу?

Он выражает в своих стихах душу православного народа, но не декларирует и не призывает... Нет, он, конечно, прекрасно знал Писание, читал и перечитывал Евангелие, пробовал писать о преподобном Савве Сторожевском, была у него рецензия на „Словарь о святых”, причем написанная таким слогом, что можно подумать, будто это принадлежит перу умудренного жизнью старца. У Пушкина был интерес к духовной стороне жизни Церкви, но он не выпячивал его, все таилось у него внутри, было скрыто от посторонних взоров.

Но когда он умирал, раненный на дуэли, и велел позвать священника, то батюшка из ближайшей церкви, принимавший у Александра Сергеевича исповедь, вышел от него и сказал: „Я себе желал бы такой кончины”. Так потрясла священника глубина покаяния Пушкина.

А то, что Александр Сергеевич на смертном одре простил Дантеса, покусившегося на честь его жены, лишившего его репутации в обществе да и самой жизни, — это говорит о христианстве Пушкина гораздо больше, чем любые устные и письменные свидетельства. Когда Данзас сказал ему, что собирается вызвать Дантеса на дуэль, уже умирающий в страшных мучениях Пушкин твердо сказал ему: „Нет, мир. Мир...” Он простил своего убийцу. Я считаю, это — проявление высочайшего христианского духа, который таким вот образом открылся в Пушкине за несколько минут до смерти”.

Жорж Нива. Ушел борец. Перевод с французского Ольги Косовой. — “Континент”, 2008, № 3 (137) <http:// magazines.russ.ru/continent>.

“Возможно, ключ к пониманию Солженицына — в обуздании внутреннего максимализма. В нем кипит страсть с самого начала до самого конца, кипит, как у анархиста, как у пророка, который ради спасения своей страны — жестоко ей выговаривает. Он яростный полемист, но отвечает лишь в выбранное им самим время, чем еще больше раздражает своих врагов. Он научился сдерживать себя, ограничивать. И занимается самоограничением со своего рода страстью.

Итак, умеренный пассионарий, прирожденный диссидент, всегда подозреваемый в тяге к власти? Бунтарский дух присущ ему всегда, а умеренность, хотя она и проповедуется, — проповедуется с неистовством босоногого францисканца. Присутствуют иногда и откровенно озлобленные выпады. Порой удивляют противоречия, вроде призыва восстановить смертную казнь (из его уст! Когда в России и так в избытке сторонники смертной казни!)… Можно с помощью избранных цитат выставить его ограниченным человеком, послушником монаха Ферапонта перед старцем Зосимой из „Братьев Карамазовых”. Но это было бы совершенно неправильно и мелочно. Это значило бы позабыть значительность его творчества, его бьющую ключом энергию, восторг борца за Добро и Истину, его открытость к диалогу между людьми, познавшими свободу в тюрьме. Это --">