Владимир Иванов , Аркадий Аркадьевич Бабченко , Ирина Васильевна Василькова , Виктор Альфредович Куллэ , Александр Константинович Жолковский , Журнал «Новый мир» , Сергей Павлович Костырко , Роман Валерьевич Сенчин , Дмитрий Владимирович Бавильский , Владимир Аркадьевич Гандельсман , Андрей Витальевич Василевский , Ирина Захаровна Сурат , Владимир Алексеевич Губайловский , Юрий Михайлович Каграманов , Алексей Давидович Алёхин , Олеся Александровна Николаева , Александр Львович Доброхотов , Павел Андреевич Руднев , Павел Михайлович Крючков , Евгений Анатольевич Ермолин , Наталья Андреевна Сиривля , Елена Шмелева - Новый мир, 2008 № 07

конвоиров. Меня засунули между ними, вжав в узкое пространство и почти лишив возможности шевелить руками. Как в детективах. Но наручников не надели. Впрочем, бежать я и так не собирался.

Ждали сопровождающего офицера.

— За что на губу-то? — спросил один из конвойных.

— Отпуск просрочил.

— Надолго?

— Нет. На десять суток всего.

— Ух, ё! Попал ты, парень. Тут люди на десять минут из увольнения опаздывают, а ты…

— Что мне теперь будет?

— Дисбат.

— Надолго?

— Три года.

Лейтенант появился через несколько минут, плюхнулся рядом с водилой, повернулся:

— Это не твоя мать там у ворот стоит?

— Не знаю. Моя, наверное.

— Спрячьте его. — Это уже конвоирам.

— Давай на пол.

— Зачем?

— Чтобы мать не увидела. А то начнутся истерики, звонки.

Все это они говорили мне без смущения. Как само собой разумеющееся. О том, чтобы сказать маме, что меня увозят, никто даже не подумал.

— И сколько она здесь будет стоять?

Вопрос остался без ответа.

— Ей кто-нибудь скажет, что меня увезли?

Опять тишина.

Я перелез спинку дивана и сел в багажнике на пол. Еще не хватало самому под ноги ложиться. Не нравится — пускай укладывают силой.

Сопровождающий посмотрел на меня, но ничего не сказал.

— Поехали.

Водила дал газу и взял с места в карьер — чтобы быстрее проскочить ворота. Через пластиковое оконце в брезенте я успел увидеть маму. Лицо ее было растерянно. Сын зашел в комендатуру и пропал.

Губа, на которую меня доставили, размещалась в Лефортове, в подвалах петровских казарм. Большой каземат царских времен. Сводчатые потолки. Решетки. Светло-серые стены. Ни одного окна. Коридор в виде буквы “П”. По обеим сторонам камеры. Видеонаблюдение.

Воздух в тюрьме всегда какой-то особенный. Да, он затхл, но не так, как бывает затхл на свободе. Запах немытого тела, подвала, кирзы, хлорки, параши и чего-то еще, неуловимого и плохо описываемого. Заточения, что ли. Несвободы. Этот запах очень въедлив, он впитывается в форму сразу — пришедший с губы караул всегда можно определить по запаху даже в казарме.

Нас, нескольких свежеиспеченных зэков, провели через прогулочный дворик — обезьянник на открытом воздухе, десять на десять, забранный решетками, — запустили по одному внутрь, каждый раз ставя “лицом к стене, руки за спину”, и завели в предбанник.

Там уже находились парикмахер и дезинфектор. Раздели догола, усадили задницами на табуретки. За пять минут парикмахер обкорнал всех машинкой под ноль. Затем выдал одноразовую бритву, одну на всех, и погнал нас, стадо голых обезьян, дальше, в душевую — большое облицованное кафелем помещение, с несколькими лейками и накиданными на грязный мыльный пол деревянными настилами-обрешетками. Каждый сбрил себе на теле все волосы — подмышки, пах, даже растительность на груди. Бритва оказалась абсолютно тупой, рвала нещадно, на паху сразу выступили капельки крови. Почему-то лысый пах расстроил особенно — какой-то он сразу стал… черт его знает, какой. Детский какой-то, не солдатский. Аж плакать хочется.

Выдали пару обмылков. Конвоиры стояли у входа, но не торопили, и мы мылись всласть, минут двадцать, понимая, что такого кайфа не будет уже долго.

Затем выдали арестантскую одежду — портянки, кирзачи, старое х/б без знаков различия и без ремня. И развели по камерам.

Это бритье не было откровенным оскотиниванием, как в Моздоке, когда мы строем ходили гадить за казарму и протягивали свои фекалии женщине-врачу (молодой и очень красивой) на предмет дизентерии. Мясу не может быть стыдно.

Да, здесь я тоже ощущал себя не солдатом и уж тем более не человеком в полном смысле этого слова — стоять голым перед конвоирами в кирзачах и брить свой пах тоже унизительно, — но здесь унижение было не бездумным, не бессловесным, а целенаправленным. Оно было элементом подавления. Частью игры “следователь — арестант”. Человека надо прессинговать сразу, пока тепленький, пока не освоился и не приспособился к жизни и здесь. Задержанный всегда находится в состоянии стресса. Неадекватно оценивает обстановку. То, что в нормальной жизни является сущим пустяком, в камере может показаться величайшей трагедией. Поэтому сразу, с ходу — запугать, подавить волю к сопротивлению: “Трындец тебе, парень, добегался. Ты понимаешь, что совершил вообще? Тюрьма теперь тебе будет. Надолго. Не хотел бы я оказаться на твоем месте”.

Это действует. Тебе сказали, что ты дезертир, предатель, --">