Мария Семеновна Галина , Иосиф Александрович Бродский , Юрий Борисович Орлицкий , Григорий Михайлович Кружков , протоиерей Михаил Викторович Ардов , Олег Николаевич Ермаков , Валерий Николаевич Сойфер , Журнал «Новый мир» , Алла Николаевна Латынина , Андрей Михайлович Турков , Игорь Георгиевич Вишневецкий , Александр Львович Доброхотов , Александр Федорович Шишов , Кирилл Владимирович Ковальджи , Ольга Дмитриевна Иванова , Светлана Васильевна Кекова , Петр Анатольевич Разумов , Екатерина Викторовна Сальникова , Андрей Робертович Гришаев - Новый мир, 2010 № 08

материальных, бездушных предметов, понятий и т. п. А затем эти идолы оживают и начинают пожирать людей. Только этого никто не замечает», ему потребовался бы, полагаю, иной инструментарий.

«Шахта», повторюсь, прошла почти незамеченной. «Даже обозреватель „Афиши” Лев Данилкин, — пишет baroni, — который, кажется, знает о современной литературе практически все <…> роман Балбачана не читал».

Однако Лев Данилкин читал другой роман. И даже назвал его открытием прошлого, 2009 года.

Роман тридцатилетнего жителя Днепропетровска Дмитрия Савочкина [22] тоже о шахте (впрочем, дело у него происходит «здесь и сейчас»). Но не только о шахте — о той прогнувшейся, мифологизированной реальности, которую создает вокруг себя шахтерский город. Отчасти — по Савочкину — эта измененная реальность одновременно и формируется наркотиками, и формирует среду, выжить в которой можно лишь в измененном состоянии сознания:

«Ключевая метафора поэмы [23] — наркотики: во-первых, единственный способ существования в этих условиях, во-вторых, фундамент государства. Государство и наркотики взаимосвязаны и взаимозависимы, государство контролирует оборот наркотиков, потому что это единственно работающий рычаг управления населением, которому не могут предложить экономических мотиваций; людьми, которые оказались в мире, который невозможно переносить без наркотиков. Именно из такого расклада возникают сюрреалистические эпизоды — достоевщина, гоголевщина, гофмановщина — раздвоения; и даже наркотик шахтерский называется „нацвай” (на цвай, на двоих)» [24] .

Здесь тоже есть свой призрак шахты, свой Шубин — впрочем, нам предлагается другая версия этой легенды. На самом деле, как пишет Лев Данилкин, в XIX веке, чтобы определить, есть ли в шахте метан, одного из шахтеров заматывали в несколько шуб и посылали вперед со свечкой — чтобы взорвался один, а не все. Оттого и «Шубин» — закутанный в шубы.

Обе книги вышли в 2009 году, одна во «Времени», другая — в «Астрели», поэтому странные пересечения — и шахтер-трус, боящийся своей работы, и появление на страницах страшного Шубина — следует отнести к тем причудливым «резонансным» совпадениям, которые порождаются общим информационным полем.

Но роман Савочкина несравненно более жесткий, даже брутальный. Недаром Данилкин говорит о безусловном влиянии на Савочкина «Бойцовского клуба» Чака Паланика (Савочкин как раз и переводил «Бойцовский клуб»). Я бы добавила сюда еще и уже ставший хрестоматийным роман Филиппа Дика «Помутнение»  с его потерявшим самоидентификацию, отчужденным от самого себя героем.

Маркшейдер, пишет Лев Данилкин, — «тот, кто отвечает за проведение подземных коммуникаций, шахт», иными словами — «подземный, адский то есть человек. Ад — это когда, — вообще-то, XXI век и покрытие в твоем городе обеспечивают три оператора мобильной связи, но ты добываешь уголь так, как это делали в XIX веке. Ад не только под землей; общество деморализовано, заточено под самоуничтожение и переживает кризис самоидентификации» [25] .

Читатели (не все) на форумах и в блогах ругают Савочкина за чернушность, за подражание Чаку Паланику, за дискредитацию доброго шахтерского имени, за излишнее внимание к психотропным средствам, в конце концов, просто за незнание горного дела. Хотя, подозреваю, Савочкин и писал не производственный роман, а роман-метафору, «поэму», по словам Льва Данилкина.

Главное, однако, не в этом. Ключевое слово было уже сказано выше. Это слово «ад». Или «близость ада».

«Концентрацию обеспечивает „донбасский нуар” — эстетика местности, вынужденной жить между безднами, от запоя до забоя, с ледяными ветрами сверху и адской жарой внизу. В этом нуаре герой мёртв уже по прибытии, но не может уйти, пока не проникнет в тайну: что лежит в основании этого поганого жизнеустройства. Особый ракурс даётся за счёт постоянного присутствия подземного мира, близости настоящего ада. Темнота, теснота, невозможность дышать, тяжкий труд в непреходящей опасности — при понимании, что другой участи для тебя нет. Здесь родятся и живут самые дикие легенды, этим кормится множество разных духов. В таком контрастном свете можно открыть много странного», — пишет в своем блоге обозреватель Валерий Иванченко [26] .

С некоторыми поправками (например, вычеркнув слово «донбасский») этот отзыв вполне можно приспособить  к еще одному роману на «подземельную» тему — к «Столовой горе» Андрея Хуснутдинова. --">