Алекс Тарн - Несси

другими: ну о чем могут беседовать жаворонок и землеройка? Хотя нет, они как раз могут найти общую тему – ведь даже жаворонок время от времени, устав, опускается на землю.

Но в том-то и дело, что я не опускалась: я постоянно жила в воздухе, меня носило поверху мое счастье, мой воздушный шар, и мне не приходилось работать крыльями. Ну как было всему этому не удивиться? Не спросить: почему именно я? Почему не другие, знакомые и незнакомые? Почему не натуральная блонда Светка, которая объективно превосходит по ряду показателей не только меня, но и, например, толстогубую раскрученную куклу Анжелину Джоли? Почему не сама Анжелина Джоли – ведь она так раскручена?! Почему?

Моя последняя, наименее приятная треть, помещалась в животе. Я ужасно, до колик, до тошноты, боялась, что все это закончится. Ужасно. Наверное, это и называется Страхом. Не могу сказать, что я ничего не боялась раньше. Конечно, боялась. Боялась темноты и пауков, и сунуть руку под куст, и смотреть на воду с моста. Боялась контрольной, зубного врача, боялась потеряться в незнакомом месте, боялась смерти – не своей, а родительской, потому что свою смерть я не могла представить вовсе… Я много чего боялась. Но это была всего лишь боязнь, понимаете? Не страх, а боязнь: что-то маленькое, детское, понарошечное, как кефирчик для ребенка.

А тут был самый настоящий страх. Страх кончины. Наверное, только тогда я впервые и поняла, что такое смерть – когда влюбилась. Да. Вот я и произнесла это слово – любовь. Любовь. Летучая смесь счастья, удивления и страха. Рани, Рани, Рани. Мой олень, мой тайманский принц.

Мы сидели на бортике бассейна, болтали ногами и языком, смеялись. Мы говорили обо всем и, странное дело, это походило не на разговор, а на точечную ликвидацию, как ракетой – по машине какого-нибудь хамасника в Газе. Все, о чем мы только ни заводили разговор, немедленно исчезало, испарялось без следа.

– Интересно, Капод косой или подкуренный? – говорил Рани.

– Блин! – отвечала я. – Я как раз об этом думала, когда ты подошел.

– Не иначе как родство душ! – делал он напрашивающийся ход.

– Не подъезжай так быстро, вылетишь в кювет, – надменно отвечала я, обмирая от макушки до самых пяток.

Мы оба снова смотрели в сторону Капода, но на его месте уже клубилось облако, косоглазое игловолосое облако, мелькающее потными плечами.

– Слушай, а какой объем бюста у твоей подруги? – спрашивал Рани.

– Сто, – мрачно хмыкала я, прибавляя совсем немного.

– Сантиметров или дюймов? – щурился он.

– Процентов! – припечатывала я, и мы оба покатывались со смеху, а когда поднимали глаза, то там, где только что покачивалась Светка в обнимку со своим очередным летчиком, уже топталось неясная бесформенная тень, тень Светки и летчика, и остальных танцующих.

– Ну и манго у них тут, – говорила я, имея в виду вовсе не манго.

– Где? – недоумевал Рани, оглядываясь.

– Вон! – показывала я. – Да не там! Куда ты смотришь? Вон там! – обманом, обманом, хитрым женским обманом зарабатывая возможность поднять, наконец, неподъемную руку и потрогать его за плечо – о, оленья, оленья кожа… и получая при этом разряд в три тысячи вольт… о, смерть моя, любовь моя…

– Это не манго, это папайя, – отвечал он, немного хрипло и после паузы, потому что током ударило и его тоже, а тем временем сад и папайя, и лужайка вокруг плавно превращались в туман, в бесформенное ничто, как прежде Капод и Светка с летчиком, и прочие танцующие.

– Я знаю, – так же хрипло говорила я, глядя ему прямо в глаза и впервые ощущая тот самый воздушный шар – от увиденного там, в глазах… и тот самый страх – от возможной ошибки или от того, что он уйдет, не спросив телефона… и то самое удивление – от того, что мы вдруг остались вдвоем – два инопланетянина, вернее, одно инопланетное существо посреди неопределенного, несущественного, излишнего окружения.

Так мы разговаривали, очень недолго, потому что почти сразу же из тумана материализовалась сердитая Светка и сказала, что она, конечно, готова проявить понимание, но всему есть границы, даже пониманию, даже нашей с ней сестринской любви, и по этой причине она, Светка, не собирается ждать тут до полудня. Особенно, когда все способные ходить давно уже разошлись, неспособные дрыхнут вповалку наверху, и только она, как ангел-хранитель, пасет двух воркующих голубков. И вообще, нам с тобой, красавица, пора в школу, родители устали стоять на ушах, а у тебя, братан, небось, отпуск кончается, так --">